Отчетливо помню начало войны 1973 года. Это было в субботу, 6 октября, в середине дня. Было очень жарко. Вернувшись из синагоги часов в одиннадцать, я попытался заснуть — это мне не удалось. Мы приехали в мае из Ленинграда и жили в квартире моей сестры на улице Паран в Иерусалиме. Сестра приехала с семьей в Израиль за три года до нас. Квартира у нее была большая, по советским меркам, все были дружны, веселы, находились в известной эйфории приезда. Дочки моей сестры ухаживали за бабушкой и дедушкой, были предупредительны. Потом пришел отец, который всегда приходил из синагоги последним, договаривая Б-гу свое личное.
Отец походил по гостиной, огибая высокие стулья, посмотрел в окно, прямо в знойный день, затем подошел ко мне и сказал, что прямо из синагоги, где он молился, мобилизовали несколько молодых парней. «Они быстро вышли из зала, на ходу снимая молитвенные покрывала (талиты, или, как говорят в Восточной Европе, талесы — так именно произносил это слово мой отец), и уехали на джипе. Что-то происходит, Моте», — сказал он мне.
Прошло еще немного времени, которое в этот день всегда тянется медленнее обычного. Изредка проезжали машины на бульваре Эшкола за домом, и отец всякий раз удивленно смотрел на меня — действительно, машины, проезжающие в Судный день в стране, где религия не отделена от государства, справедливо казались нонсенсом.
Я посмотрел на стенные часы — они показывали без пяти минут два.
— Помнишь, когда мы приехали в мае, тоже была мобилизация и тоже ничего не произошло, — сказал я отцу.
На улице проехала еще одна машина, и отец опять выглянул в окно мимо платана, вольно выросшего перед фронтоном дома из квадрата, вырубленного в асфальте. Все остальные члены нашей большой семьи спали или пытались это делать — до конца поста оставалось еще часа четыре.
В два часа ровно прозвучала сирена тревоги. Из соседней квартиры мы услышали часовые сигналы и густой, сильный мужской голос сказал: "Голос Израиля из Иерусалима, сейчас 14 часов. Здравствуйте, у микрофона Хаим Тадмон. В этот час на сирийской и египетской границах страны воинские соединения противника атакуют позиции израильских войск. Наши подразделения ведут тяжелые оборонительные бои...".
Я все понял из того, что говорил Тадмон, с которым был знаком по работе на радио. Это был красивый, средних лет, доброжелательный человек, с несколько расхлябанным торсом, всегда одетый с местной вольностью, присущей представителям богемы. Голос у него был невероятной силы и, как уважительно говорили знакомые профессионалы, «наполненности». О том, что означает это слово, я мог только догадываться. В этот Судный день Тадмон был дежурным диктором.
Иврит я понимал тогда еще недостаточно, но смысл новостей, передаваемых радиостанцией "Коль Исраэль" ежечасно, мною воспринимался почти полностью.
Мы вышли на улицу. По бульвару Эшкола торопливо шел, бежал мужской люд Иерусалима, многие были в военной форме. Вовсю мчались машины, одна из которых остановилась подле меня, и резкий голос коллеги Захарии сказал: "Ну что смотришь, садись скорее, война началась, надо срочно ехать на радио".
У коллеги Захарии был зеленый "опель" тогда, и мы быстро доехали к Русской площади, где он припарковался, и побежали вниз по улице Элени ха-Малка на радио.
Дежурный редактор, которого звали Володей, уже держал напечатанную сводку новостей в руках и, нервно улыбаясь широким лицом, нетерпеливо топтался у входа в студию: "Давайте скорее, через четыре минуты выпуск".
Я взял у него из рук почти невесомую пачечку квадратных листков и зашел в четвертую радиостудию. Успел прочитать про себя до позывных первое сообщение, которое называлось "Война". Второе сообщение в сводке, как я помню, называлось "Мобилизация".
Я зачитал новости, и все это время Володя стоял за двойным стеклом студии, всем своим видом выражая оптимизм и солидарность с тем, что я читал, а он сам написал.
В тот день он несколько раз сказал: "Вся эта история с войной продлится от силы несколько дней, просто ты не знаешь особенностей и силы нашей армии". Я действительно знал немного, а он прожил в Иерусалиме уже 10 лет, приехав сюда из Польши с мамой, отчимом и сестрой. Он считал В. С. Высоцкого великим поэтом, обожал русскую и античную литературу, обладал замечательной библиотекой, отменной памятью, был добрым и отзывчивым человеком. Позже его призвали в армию, и он был ранен, но, слава Б-гу, выкарабкался, выздоровел, не изменив своему, кажется, врожденному оптимизму и другим многочисленным человеческим достоинствам уроженца русской провинции.
Ситуация на фронтах складывалась для израильской армии очень сложная, во всяком случае, в начале этой кампании. В первые дни войны у руководства страны и армии были все основания для тревоги. Паники не ощущалось. Помню, как утром в воскресенье 7-го октября отец пошел в большой магазин в ста метрах от дома и, вернувшись, с удивлением рассказывал, что очередей нет, магазин полупустой, товары граждане не хватают, спички и соль, как и все остальное, стоят на полках свободно в прежнем изобилии.
"Изредка в Иерусалиме объявлялась воздушная тревога, но ни одного случая бомбежки или чего-либо подобного никто не заметил.
Помню облегчение и радость, испытанные мною и людьми вокруг меня, когда дней через 8-9 после начала военных действий Голда Меир сказала, выступая в Кнессете, своим как бы простуженным, гулким голосом с американским неисправимым прононсом, что "части израильской армии действуют на Западном берегу Суэцкого канала, продвигаясь в северном направлении". Потом уже я узнал, что генерал Ариэль Шарон, который только в августе 1973 года вышел в отставку с поста командующего Южным военным округом, поняв, что у него нет шансов при правлении партии Труда стать начальником генштаба, посадил на танки, вопреки всем запретам командования, десантную армию резерва и вклинившись в стык между двумя египетскими армиями, прорвался, теряя своих солдат, по заранее приготовленным понтонным мостам через Суэцкий канал под шквальным огнем врага на другой берег и неостановимо попер, попер по шоссе в сторону Каира. Вот тогда-то в Египте и Сирии начали вслух говорить о прекращении огня... хотя, если судить по отдельным источникам, следует заметить, что египтяне, разрабатывая свои планы, первоначально и не думали пересекать границу более чем на 20-30 км от Суэца.
Помимо стратегических целей для египтян в этой войне была еще одна, не менее важная — они восстанавливали свое, так сказать, национальное достоинство, которое было подавлено предыдущими поражениями в столкновениях с Израилем.
Израильтяне же просто воевали, если слово "просто" применимо к этому занятию, защищали свою страну.
Помню корреспонденцию по израильскому ТВ, в которой рассказывалось, с каким боем берут самолеты на Тель-Авив израильтяне в Нью-Йорке, Париже, Лондоне. Большинство из этих заросших, по тогдашней моде, в брюках клеш молодых людей, в расстегнутых на груди рубашках знаменитого фасона апаш, заплативших сотни и тысячи долларов за авиабилет, прямо с трапа самолета, через мобилизационный пункт в Лоде, отправлялись на фронт. Точно так же вернулся в Израиль и сын Бегина Беньямин, который завершал обучение в Штатах. Бени, который не был похож на израильских шумных модников ни одеждой, ни поведением, повторил их стандартную дорогу на войну — сразу же по прилете он вернулся в свою часть. Бегин, обожавший сына, очень переживал за его судьбу, следил за сводками с фронтов. Он не был исключением, все граждане Израиля переживали тогда за своих детей.
Отмечу, что Бегин и в этот раз продемонстрировал ответственность за судьбу Израиля и вел себя, несмотря на очевидные для всех просчеты руководства страны, безукоризненно. "Мы воздерживались тогда, в тот период, от критики", — говорил он позже. Больше того, Бегин на этот раз молчаливо согласился на предложение коллег о создании правительства Национального единства во главе с Голдой Меир, но та отвергла это предложение как "несерьезное".
В конце октября 1973 года скончался в кибуце Сде-Бокер Давид Бен-Гурион, первый глава правительства Израиля, основоположник, страстный, сильный человек, который не ходил в кино, считая это занятие пустой тратой времени, часто обижался на своих соратников, которые не всегда поступали согласно его желаниям. Больше всего он любил есть взбитый кефир с малиновым повидлом, который ежедневно готовила ему жена Поля.
30 октября 1973 года я вышел около половины седьмого утра из полутораэтажного дома, находившегося на улице под территорией Национального музея, отстроенного на холме. Вышел и пошел по мокрому тяжелому песку дорожки между кактусами и кустами шиповника. Перед уходом я узнал, что сегодня в Иерусалиме состоятся похороны Бен-Гуриона.
Было пустынно, холодно. Синеватый туман висел большими ватными облаками над футбольным грунтовым полем, которое было размечено вне университетской ограды неровными, размытыми линиями из насыпанного крошеного мела.
Поднявшись по дороге от университета, я увидел два огромных танка напротив правительственных зданий. Возле одного из танков, накрытый молельным покрывалом (талесом) с головой, стоял солдат в черных ботинках, и энергично кланяясь и распрямляясь, молился Б-гу. Другой солдат, сидя на башне танка, чистил тяжелый некрасивый автомат, лишенный оружейного обаяния, типа "ромат" бельгийского производства. Национальный флаг на столбе у поворота в университетский кампус был приспущен — умер Бен-Гурион. Уже действовало перемирие между враждовавшими сторонами. Я заторопился к автобусу у Дворца Наций, который за десять минут довез меня по мокрой улице Яффо до площади Сиона. Оттуда я поднялся до Русской площади и по той же улице Элени ха-Малка со сплошной стеной по правую руку спустился к радио, где тогда работал.
Война Судного дня закончилась безоговорочной победой Израиля, который заплатил за нее огромную цену — около 10 тысяч раненых, более 2500 убитых солдат.
На вопросы, которые возникли у очень многих солдат, вернувшихся с той войны, и политиков, у правительства Голды Меир, у министра обороны Моше Даяна ответов не было.
Известно, что несколько серьезных и ответственных источников предупреждали Израиль о возможном начале войны в октябре 1973 года. Но военная разведка во главе с генералом Заира и министр обороны Израиля создали концепцию, согласно которой война в данный момент начаться не могла. А раз не могла, значит, и не начнется.
Вот какие вопросы буквально горели на устах у всех тогда, в послеоктябрьские дни 1973 года:
Почему все приготовления вражеских армий воспринимались как очередные ежегодные маневры?
Почему все предупреждения о готовящейся войне, приходившие как от агентов, так и от надежных политических источников, категорически отвергались правительством и генштабом?
Почему не была проведена заблаговременно всеобщая мобилизация?
Была создана государственная комиссия по расследованию результатов войны Судного дня во главе с Шимоном Агранатом. Результаты работы комиссии были опубликованы через несколько месяцев, но большая часть ее выводов не была разрешена к опубликованию.
Тем не менее, у очень многих людей в израильском обществе сложилось впечатление, что власть пытается скрыть от народа как истинных виновников происшедшего, так и причины, приведшие к столь тяжелым результатам. Начальник генерального штаба израильской армии не мог один нести столь тяжкий груз ответственности — после опубликования выводов комиссии Аграната 51-летний генерал-лейтенант Давид Элиазар скоропостижно скончался у себя дома от разрыва сердца. Командующий Южным округом генерал Шмуэль Гонен (Городиш) уехал работать за границу.
Выборы (31 декабря 1973 года), однако, не принесли желанной победы для Бегина и Ликуда (новое политическое образование, созданное при активном участии Ариэля Шарона 12 сентября 1973 года). Несмотря на весь гнев народа за все просчеты на свое (подчеркнем это слово) правительство, правящая партия получила 51 мандат на выборах в Кнессет восьмого созыва (в седьмом Кнессете у Маараха было 59 депутатов), Ликуд усилился до 39 мандатов (прежде у этой партии был 31 депутат). Социалистическая партия Израиля осталась у власти еще на одну каденцию, хотя силы оппозиции никогда не были так сильны в этой стране. Но все-таки пока еще оппозиции.
И все же движение протеста, почти стихийное, было в стране очень сильно. У здания главы правительства посменно дежурили офицеры запаса различных родов войск — люди требовали отставки ответственных за просчеты в войне Судного дня.
Голда Меир вынуждена была уйти с поста главы правительства, не сумев сформировать кабинета. Ее сменил начальник генштаба во время Шестидневной войны, посол Израиля в США, 52-летний Ицхак Рабин. На нем не было груза просчетов и ошибок последней войны, он не чувствовал никакой вины за происшедшее и пытался всячески (на первых порах небезуспешно) отстраниться от своих предшественников на постах высшей власти...
Из книги Марка Зайчика "Жизнь Бегина"
