– Почему, на Ваш взгляд, в Украине мало что известно о тех событиях?

– Тогда, в 1995м, в неразберихе происходившего в бывшей Югославии донесениям о результатах операции в Жепе, видимо, не придали особого значения.
А если и придали, то не стали травмировать украинскую общественность известиями о том, что украинские солдаты в Югославии подвергаются опасности. Не исключаю, что вмешалась и большая политика. Вспомните, российское телевидение тогда призывало поддерживать сербских братьев­славян, а Укрбат в это время спасал мусульман.

Что же касается сегодняшнего дня, то события пятнадцатилетней давности – это уже далекая история. Судя по всему, подробности операции в Жепе уже никому не нужны. Хотя, как по мне, этот опыт был бы не лишним для подготовки будущих миротворцев.

– Насколько мне известно, глава украинской ассоциации миротворцев Юрий Донской в свое время обращался к министру обороны Украины с инициативой о награждении тех, кто отличился в 1995 г. в Жепе. Каким был результат этого обращения?

– Ответ Донскому пришел из командования Сухопутных войск. Ему разъяснили, что он не предоставил ни одного официального документа, который бы подтверждал участие украинского миротворческого контингента в эвакуации населения Жепы, и поэтому, мол, о каком награждении может идти речь? Пусть этот ответ останется на совести чиновника, который его готовил. Получается, нет соответствующей «бумажки» – нет и самого события. Хотя, при желании, все необходимые документы можно отыскать и в архивах МО Украины, и в соответствующих международных организациях. Да и тот же Младич мог бы, наверное, разъяснить что к чему (хотя он, насколько мне известно, все еще в международном розыске). Но у наших военных, как я понимаю, и без Жепы сейчас проблем хватает, так что, судя по всему, в ближайшие годы никто этим вопросом заниматься не будет.

– Не однажды слышал предположение, что успехи батальона в Жепе остались незамеченными на фоне тех многочисленных проблем с дисциплиной и правопорядком, которые существовали в 240м осб.

– Ситуация в батальоне действительно была сложной. Недавно в вашем журнале было опубликовано интервью с сержантом Игорем Драгунцовым, который как раз в тот период служил в 240м осб (см. «Камуфляж» за январь­февраль, 2011 г.). На мой взгляд, он рассказал все достаточно правдиво.

Надо учитывать, что в Сараево тогда находилось только управление батальона и подразделения обеспечения. Одна специальная рота выполняла задачи в Горажде, вторая – в Жепе. Поддерживать порядок и дисциплину в таком батальоне довольно непросто. А кроме этого, увы, были просчеты в самих подходах к формированию такого подразделения, как миротворческий батальон. Разобравшись со временем в ситуации, я отправил свои предложения на этот счет командующему Сухопутными войсками генерал­полковнику Собкову В. Т. Приятно отметить, что в значительной мере они были реализованы. Прибывший в Сараево осенью 1995 г. батальон подполковника Локоты Александра Дмитриевича заметно отличался в лучшую сторону и организованностью, и дисциплиной.

Исходя из собственного 33летнего опыта службы в армии, хочу заметить, что ситуация в любой воинской части или подразделении в решающей степени зависит от командира. Если он на своем мес­те, требователен (и прежде всего к себе), справедлив, подает добрый пример подчиненным – в этой части будет и порядок, и успехи в боевой учебе. Если нет…

– Это касается и сараевской ситуации с «черным рынком»?

– Безусловно. Люди же все видят... В штабе сектора в моем подчинении находились тогда 12 украинских офицеров. Вскоре после приезда в Сараево я собрал их и говорю: «Ребята, наживаться на чужом горе – большой грех. Если я узнаю, что кто­то пытается заниматься «бизнесом» – отправлю отсюда безо всяких разговоров». И люди поняли меня правильно. А того, который посчитал, что это только слова, я откомандировал в Украину, хотя у него и были солидные покровители. Остальные сделали из этого правильные выводы.

– По Дейтоновскому соглашению 20 декабря 1995 г. войска ООН передали свои миротворческие полномочия НАТО. Как это изменило Вашу службу?

– К сожалению, Украина долго не могла определиться – остается наш контингент в Боснии или нет. Окончательное решение нам сообщили только 23 февраля 1996 г. Это был во многом исторический момент – впервые подразделение украинской армии вошло в структуру сил НАТО. Функции нашего батальона остались прежние, а вот к воюющим сторонам стали предъявляться более жесткие требования по выполнению достигнутых договоренностей. Кроме этого были конкретизированы вопросы применения оружия миротворческими силами. На большинство населения Боснии и Герцеговины это подействовало отрезвляюще, и постепенно наметилась стойкая тенденция к угасанию конфликта.

– После возвращения в Украину Ваш миротворческий опыт когото заинтересовал?

– К сожалению, нет. На тот момент у нас отсутствовала система сбора и обобщения итоговой информации о таких миротворческих командировках. Хочется надеяться, что сейчас этот вопрос отлажен, и где­то исправно ведется летопись украинского миротворчества.

– В ходе этого интервью Вы несколько раз упомянули о Чечне. Как Вы оказались в тех краях?

– После окончания в 1989 г. академии я был назначен начальником штаба танкового полка, который стоял в Шали (это 48 км
от Грозного). Командиром этого полка был подполковник Сергей Афанасиевич Макаров. Грамотный, интеллигентный, порядочный человек. Таких, увы, мало. Впоследствии он стал генерал­полковником, командовал Северо­Кавказским военным округом.

Примерно месяца три­четыре после моего приезда в Чечню там все было относительно нормально, а потом... Непонятны были подходы руководства России к происходящему в Чечне. Грачев (министр обороны Российской Федерации. – Прим. ред.) тогда трижды прилетал в Грозный, но почемуто не нашел нужным хотя бы раз заехать к нам в полк. Судя по всему те, что писали политический сценарий чеченских событий, судьбы людей в расчет не брали.

Войны ведь не начинаются в одно мгновение, ни с того ни с сего. В Чечне я увидел, как варится «суп», который неизбежно закипит. Уже в 1990 г. нам пришлось организовывать усиленную охрану военных городков, устраивать на крышах казарм «гнезда» для стрелков. Со временем начались провокации, блокировки военных городков. Почему это не пресекалось со стороны федеральной власти – понять было сложно, тем более что никаких официальных разъяснений мы не получали. На все наши тревожные телеграммы в штаб округа приходили успокаивающие ответы: мол, потерпите, со временем все нормализуется. Нашей задачей тогда было «день простоять, да ночь продержаться». Обстановка была сложной, ночами мы почти не спали, все на нервах – за сутки я выкуривал по две пачки сигарет.

Агитировать офицеров и прапорщиков за бдительность не приходилось. Все прекрасно понимали, что если мы дадим слабину, то в первую очередь пострадают наши семьи. Да и многие солдаты уже начали понимать, чем все может закончиться. Однажды, когда я остался за командира полка, ко мне в кабинет постучал сержант из комендантского взвода: «Товарищ подполковник, все солдаты и сержанты полка собрались в клубе и просят Вас встретиться с ними». Ну, думаю, «Потемкина» нам только не хватало.

Прихожу в клуб – действительно, весь полк в сборе. А кроме этого, солдаты инженерно­саперного и ремонтновосстановительного батальонов (эти подразделения тоже дислоцировались на территории нашего городка). Один из сержантов подал команду «Встать! Смирно!», доложил мне и говорит: «Товарищ подполковник, мы Вам верим. Объясните нам, пожалуйста, что происходит?». Для меня это был сложный момент. Рассказать им всю горькую правду – велика опасность, что малодушные дрогнут, побегут (в других час­тях
такое уже происходило). Обманывать –
не в моих принципах, да и все равно рано или поздно правда откроется – кто после этого будет меня уважать? Пришлось выбирать компромиссный вариант: без лишнего драматизма рассказал им о сложившейся в гарнизоне ситуации, о том, как, на мой взгляд, могут развиваться события. В зале –
абсолютная тишина, ни на одних политзанятиях меня не слушали с таким вниманием, как тогда. Закончил свое выступление словами: «Мы сейчас как никогда зависим друг от друга. Нам нельзя допустить, чтобы наши танки попали в чужие руки. Если это произойдет – уйдем отсюда с позором». Для себя я тогда сделал вывод: если люди правильно настроены, верят своему командиру – они пойдут за ним и в огонь, и в воду.

Что хочется заметить: в сложной обстановке нашему солдату цены нет. Так было и в Забайкалье, и в Чечне, и в Югославии. До сих пор помню имена и фамилии многих солдат. Причем часть из них была из числа так называемых разгильдяев, но в экстремальных ситуациях они действовали очень достойно. Надо признаться, что мне самому до 8 класса ежедневно ставили двойки по поведению, хотя ничего сверхъестественного, по сегодняшним меркам, я тогда не совершал. Так что во время службы в армии я таких ребят прекрасно понимал и старался направлять их энергию в нужное русло. Так, впрочем, в свое время мои мудрые командиры поступали и со мной.

Пользуясь случаем хотел бы заметить, что все положительные результаты, которых я достиг в своей офицерской службе, стали возможны благодаря опоре на подчиненных: солдат, прапорщиков, офицеров. Да, в процессе учебы, службы я их порою не жалел, но и уважал при этом. Это результаты их труда отражаются на погонах командира, на его повышениях по службе. Низкий поклон им всем!

Первым в нашем гарнизоне чеченцы разоружили конвойный полк Внутренних войск. Потом стали и в нашу сторону поглядывать. Летом 1991 г. блокировали склады нашей дивизии, напали на лейтенанта, забрали у него автомат. Когда я узнал об этом, то передал по радио: «Срочно танк на КПП боевиков, снаряд в канал ствола. Если не отдадут автомат – стреляйте по зданию». Речь шла о холостом выстреле, но эфир прослушивался, и нас поняли правильно. Автомат они отдали, а в их среде пошли разговоры, что с этими ненормальными из танкового полка лучше не связываться. Мы так и остались единственной воинской частью, которую им не удалось разоружить.

Однажды, когда Макаров был в кратковременном отпуске по семейным обстоятельствам, на наш КПП приехал командир первого полка чеченской гвардии (бывший прапорщик, которого уволили из авиаполка за пьянство). Он стал требовать у меня 40 танков: «Республика в опасности!». (Уже позже мне рассказали, что пока я находился на КПП, офицеры нашего полка приняли решение: если начальник штаба отдаст танки, мы его отстраним от должности). Разговора у меня с этим бывшим прапорщиком не получилось, и в завершение нашей встречи он сказал: «Подумайте, подполковник, о своей семье!». Тогда такой прием воздействия на несговорчивых был очень популярен.

– А Ваша семья тоже жила в Грозном?

– Да. Жена, дочь, сын. Рисковать ими я, конечно, не хотел. Стал искать возможность отправить семью на родину в Украину. А в нашем полку было 17 прапорщиков­чеченцев. Самым старшим по возрасту среди них был прапорщик Абдурашидов. Уважаемый в полку человек, дважды был в Афганистане. Когда он входил в мой кабинет, я всегда вставал изза стола и шел навстречу, чтобы с ним поздороваться.

У меня с этими прапорщиками были нормальные отношения, хотя некоторых из них приходилось и на гауптвахту сажать. Но они, я убедился, не обижались. Если наказываешь за дело, справедливо – это воспринимается правильно. У народов гор, как известно, свои законы: будь мужчиной, хозяином своего слова – и тебя будут уважать.

Так вот, видя, как развиваются события, эти прапорщикичеченцы сами вызвались мне помочь и вскоре отвезли мою семью прямо к рейсовому самолету (это был последний рейс из Грозного в Киев – аэропорт закрывался). Поднялись на борт, говорят: «Если эта семья не сядет в самолет – он не улетит!». Члены экипажа видят: десять человек с оружием – подчинились.

– А как Вы сами выбрались из Чечни?

– Еще во времена СССР я написал рапорт с просьбой о переводе меня на Украину по семейным обстоятельствам – у жены тяжело заболел отец. Но потом Союз рухнул, и о моем рапорте, понятное дело, уже никто не вспоминал. А когда в феврале 1992 г. я приехал в Киев на похороны тестя, то зашел и в только что созданное Министерство обороны Украины. Там случайно встретил своего бывшего сослуживца. Он подчеркнуто официальным тоном сказал мне: «Вы знаете, перевестись будет непросто, и вообще в Вооруженные силы Украины берут только самых лучших». Я оскорбился. «Это тыто самый лучший? Или забыл, как тебя на учениях «били», как за дисциплину в батальоне постоянно «драли»?». Не стал с ним дальше говорить, развернулся и ушел.

И буквально в тот же день встретил своего однокашника по академии Юрия Федоровича Карпенко – он командовал батальоном охраны Генштаба (к сожалению, его тоже уже нет среди нас). Оказалось, что на базе его батальона формировалась бригада, и ней была вакантная должность начальника штаба. Я прошел собеседование, аттестационную комиссию и возвратился в Чечню. Спустя месяц в Шали пришел вызов из Министерства обороны Украины. Так я оказался в Киеве. Кстати, когда вывозил из Шали домашние вещи, меня сопровождал до Киева один из прапорщиков­чеченцев (мы потом вместе и назад ехали – я обещал возвратить машину в полк в целости и сохранности). Земляки его предупредили: «Если с начальником штаба что­то случится – позор всему твоему роду!». Позже, когда наш полк выводили под Ростов, все эти прапорщики ушли из Шали вместе со своей частью.

Кстати, в прошлом году на мою дочь по Интернету вышел один из солдат того самого танкового полка. Увидел в «Одноклассниках» знакомую фамилию и пишет: «Если Ваш папа был начальником штаба в Шалях, то мы вместе служили. В 1992 г. он спас мне жизнь!». Теперь я с ним переписываюсь.

– А что случилось в 1992м?

– Тогда я приехал проверять охранение, и как раз в это время его ранило автоматной очередью. По звуку выстрела было понятно, что патроны у стрелявшего закончились, и пока он перезаряжал магазин, я успел в несколько прыжков добежать до этого раненого парня, схватил его за воротник куртки, оттащил в укрытие. На все это ушло буквально несколько секунд. И как только мы упали за бруствер – снова очередь. Так что нам повезло!

– Ктото из Ваших детей стал военным?

– И сын, и дочь в свое время учились в военных училищах. Но дочь, прослужив пять лет, ушла на гражданку в звании капитана, а сын снял курсантские погоны на четвертом курсе и перевелся в гражданский вуз. И я их понимаю... Сын мне сказал однажды: «Папа, я видел, как ты служил, с каким настроением шел на службу. Сейчас, согласись, другие времена…». К сожалению, он прав.

Моему поколению, я считаю, повезло –
нас учили преподаватели и командиры, которые любили свою профессию. Их отношение к службе передалось и нам, молодым офицерам. У нас было свое понимание успешной службы, существовала своя шкала ценностей... Во время службы в Забайкалье мой батальон выдвинули на участие в смотре танковых батальонов округа.
И когда летом 1984 г. мы проводили батальонные тактические учения, к нам приехал седой, с обветренным лицом полковник из управления боевой подготовки. Он, к моему удивлению, не вмешивался в происходящее, не делал никаких замечаний, а только наблюдал за моей работой и курил одну за другой сигареты «Прима». И когда БТУ закончилось, он подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Спасибо, сынок! Я такой управляемости еще не видел!»...

С тех пор прошло более двадцати пяти лет. Меня за это время много раз поощряли – вручали грамоты, премии, медали. Но простые, казалось бы, слова, произнесенные тем седым полковником, и сегодня остаются для меня самой высокой наградой. Кто знает, что такое настоящая служба –
тот меня поймет!

Беседовал Сергей БАБАКОВ