Довідка «К»

Игорь Григорьевич Драгунцов родился 2 декабря 1971 г. в Киеве. Образование –
среднее специальное. С декабря 1990 г. проходил срочную службу в Советской армии, а с января 1992 г. – в Вооруженных силах Украины. С июля 1992 г. по август 1993 г.,
а затем с февраля по октябрь 1995 г. – служил в составе 240го осб.

Сейчас руководит частным строительным предприятием. Женат, воспитывает троих детей.

– Игорь Григорьевич, в июле 1992 г., когда началось формирование 240го осб, Вы, надо полагать, служили срочную?

– Да, в зенитно­ракетном полку, который располагался в пгт Гвардейское Днепропетровской области. В армию меня призвали в декабре 1990 г. На призывной пункт, кстати, обязали явиться как раз в день рождения, оттуда направили в учебный центр «Десна». В мае следующего года я окончил там учебное подразделение по специальности механик­водитель самоходной пусковой установки «Куб» и был направлен в Гвардейское. Служба моя в целом складывалась нормально: со временем я был назначен командиром пусковой установки, получил звание младшего сержанта. И вот когда до приказа о моем увольнении в запас оставалось около 100 дней, я узнал, что в нашей дивизии (ею тогда командовал будущий министр обороны полковник Кузьмук) формируют батальон для отправки в Югославию.

– Откуда Вам стало об этом известно?

– Узнал от солдатстроителей. Их перевели питаться в наш полк, а их места в столовой мотострелков выделили под личный состав 240го осб. Узнав об этом миротворческом батальоне, я написал рапорт с просьбой зачислить меня в это подразделение.

– Почему?

– Еще когда служил в учебке, из Десны отправили на Кубу взвод солдатзенитчиков. Тогда я тоже написал рапорт, но меня не взяли – в эту загранкомандировку набирали только холостяков, а я к тому времени был уже женат. Потом начались события в Закавказье, и я решил поехать в те края. И снова не повезло: не успел оформить все необходимые документы – отправка происходила в субботний день, а в штабе нашей части не оказалось всех нужных сотрудников. Уже после того, как Советский Союз распался и обострилась обстановка в Приднестровье, наш полк получил задачу убыть на прикрытие государственной границы. Мы были готовы к выезду, но в последний момент из штаба округа поступила команда «Отбой!». Так что когда в июне 1992 г. я узнал о миротворческом батальоне, то приложил все усилия, чтобы в него попасть. Для меня это была хорошая возможность достойно завершить службу и при этом заняться тем, чем, по моим взглядам, должен заниматься солдат.

– Сложно было попасть служить в 240й осб?

– Да, непросто. Конкурс был огромный. Интересно, что когда начали формировать этот батальон, из наших казарм убрали все телевизоры. Это чтобы мы, срочники, не знали, что там, в Югославии, происходит. Видимо, командиры опасались, что не удастся набрать желающих ехать в те края.

– Вы уверены, что телевизоры убрали именно поэтому?

– Да, уверен. Я сам видел, как их выносили из казармы. В связи с вашим вопросом хочу сразу заметить, что рассказываю о тех событиях с позиции обычного, не приближенного к руководству батальона солдата (среди сержантов и солдат были ведь и писари штаба). Возможно, офицеры и прапорщики видели все происходящее как­то подругому или у них была иная информация на этот счет. Не знаю! Скажу только, что не удивляюсь, когда теперь, спустя годы, мы, беседуя об одних и тех же событиях, вспоминаем совершенно разные детали. Да и трактовка происходившего у нас, порой, не совпадает...

Тогда, в июне 1992 г., меня не хотели отпускать из полка – в нашей части был некомплект механиков­водителей, а на моей машине были установлены боевые ракеты. Кроме того, наша батарея несла боевое дежурство по прикрытию дивизии, а на это людей тоже было в обрез. Но желание попасть в Югославию было большим, и я написал рапорт о зачислении в 240й батальон. Правда, согласовывать его со своими прямыми начальниками не стал, а напрямую обратился к командиру одной их формируемых рот. Я уже начал проходить сборы в 240й осб, когда в батальон пришел мой командир взвода. Спрашивает: «Ты что, Драгунцов, хочешь за дезертирство попасть в дисбат?». Я задал ему встречный вопрос: «Товарищ капитан, а за что? Из армии я не убежал, а даже наоборот – стремлюсь попасть на самые передовые рубежи...». В конце концов мне удалось уехать в Югославию и без разрешения своих командиров.

– А как отнеслась к предстоящей поездке Ваша жена? Насколько помнится, требовалось письменное согласие родителей, жен на такие поездки?

– Это уже позже, когда наш батальон стал нести потери, с этим вопросом стало строго, а тогда, в июле 1992 г., согласия родных никто не спрашивал. Во всяком случае, меня это не коснулось. Уже из Югославии я написал жене, что направлен в длительную командировку. Но где имен
но нахожусь и чем занимаюсь, писать не стал – зачем ее травмировать?

– Как проходила подготовка к отъезду в Югославию?

– Мне она чем­то напомнила курс молодого бойца, но на более высоком уровне. За короткий срок мы изучили все типы радиостанций батальона, устройство противопехотных мин. Много было занятий по огневой подготовке. За всю свою службу я столько не стрелял из автомата, как в тот период. Среди наших командиров было много офицеров, имевших опыт Афганистана, Закавказья, Приднестровья, служивших в группах советских войск за границей. Это были зрелые, ответственные люди, которые подбирали подчиненных не по принципу личной преданности, умению угодить начальнику, а исходя из их профессиональных качеств. И к нашей подготовке они относились соответственно. Все это так или иначе пригодилось потом в Югославии, в том числе и во вторую мою поездку. Разве что кроме строевой подготовки.

– Что Вам рассказывали об обстановке в Югославии на занятиях по гуманитарной подготовке?

– Что там идет конфликт на религиозной почве. Деталей, понятное дело, никто из наших командиров не знал. Как и тех задач, которые предстояло выполнять. Нам все доводили в самых общих чертах. Кстати, до поездки я представлял боснийских мусульман смуглыми черноволосыми бородачами. А по приезде в Югославию выяснилось, что это те же сербы, только принявшие в свое время ислам. Так что внешне их не различить.

Подготовка к отъезду прошла очень
быстро – думаю, что 2–3 недели, не больше. Сформировали роты, взводы, укомплектовали техникой, оружием, перекрасили в белый цвет машины, каски. Правда, для касок краски нужного качества не нашлось, и их покрасили водоэмульсионкой. Так что когда после двухсуточного железнодорожного марша на Сербию мы их надели (а до этого они валялись в БТРах), вид у нас был не очень бравый.

С обеспечением камуфляжной формой тоже были проблемы – ее не хватало. Поэтому в качестве второго комплекта формы батальону выдали так называемые «афганки». Примерно половина батальона получила «горный» камуфляж, еще какаято часть – зеленого цвета, остальные –
камуфляж с розовым оттенком. А вот ботинки нам выдали отличные. Во вторую мою поездку они оказались менее удачны
ми – и качество материала похуже, и весили больше.

За те дни, пока шло комплектование батальона, нас порядком «достали» строевыми смотрами. То представители штаба армии проверяли, то округ, то Минобороны. Замотали нас этими смотрами изрядно, и отправку в Югославию мы восприняли с облегчением. Тем более что до этого за пределы Украины я никогда не выезжал, и хотелось уже, наконец, увидеть, какая она, заграница?

Довідка «К»

В состав 240го батальона первого формирования входило 400 человек личного состава, 95 единиц техники (БТР70 – 10 ед., ЗИЛ130 – 10 ед., УАЗ469 – 10 ед.) Организационно батальон состоял из двух специальных рот и отдельных взводов: связи, ремонтного, хозяйственного. В батальоне была своя полевая кухня, хлебопекарня, баня, прачечная.

Впоследствии численность батальона была доведена до 550 человек, ЗИЛ130 и УАЗ469 – заменены на БТР70, в составе батальона стало три роты.

– И какими были Ваши первые впечатления?

– Хорошими. Нашему составу везде давали зеленый свет. Мы без проблем прошли пограничный контроль в Чопе (заграничные паспорта нам выдали еще советского образца – с надписью «СССР» на обложке), и ночью пересекли венгерско­сербскую границу. Утром просыпаюсь, смотрю в окошко и не верю своим глазам: на здании станции написано «Субботица». По­русски. Думаю, что за ерунда, мы что, по кругу ездим? Потом, правда, сообразил, что надпись сделана посербски.

Разгружались мы на станции Панчево, возле которой находилась база войск ООН. Запомнилось удивление французов, когда мы впятером стали скатывать с платформы бочку для воды. Спрашивают: зачем, мол, мужики, делаете это вручную, у вас же есть техника? Разгрузились довольно быстро, установили на БТР пулеметы, получили бронежилеты – приготовились к маршу.
В это время пришла информация, что в
нашей опергруппе (она прилетела в Са­раево двумя самолетами Ил­76 на две недели раньше нас) есть раненые, несколько уазиков повреждены при обстрелах. Захотелось побыстрее добраться к своим.

В нашей колонне было около 100 машин. Когда мы стали пересекать Белград, колонна на светофорах раздробилась на несколько частей. Дело в том, что в городе как раз был час пик, да и местная полиция нас не сопровождала. В результате мы только через несколько часов собрались за городом. Теперь я понимаю, что ехать днем через столицу было ошибкой.

Несмотря на разрушения, Сараево произвел впечатление красивого европейского города. Судя по маркам автомашин, архитектуре домов, люди когда­то здесь жили даже лучше, чем в Венгрии, которую мы до этого проехали. Недаром ведь говорили, что в свое время Югославия по уровню жизни населения опережала ГДР. Все мы знали, что еще недавно в Сараево проходила зимняя Олимпиада, а теперь в этом прекрасном городе шла стрельба, на улицах – воронки от разрывов снарядов, распухшие трупы вдоль дорог. Первое время в голове это как­то не укладывалось.

– А когда появилось осознание того, что вы на войне?

– Не сразу. По мере того, как наша колонна приближалась к Сараево, пейзаж вокруг становился все более боевым. Многие деревни были сожжены – только печные трубы торчали. Лес вдоль дорог был вырублен на несколько сот метров – это чтобы не устраивали засады.

Первую стрельбу я услышал, когда мы подъехали к линии фронта. То ли хоронили когото и дали прощальный залп, то ли шла перестрелка. Трудно сказать – тогда я в таких тонкостях еще не разбирался. А до этого мы остановились на ночлег в каком­то сербском поселке, и меня с товарищем поставили в секрет. Когда мы разместились на позиции, он решил закурить, но я его остановил: «Курить нельзя! Нас обнаружат!». Согласитесь, что это было не типичным: его одернул не офицер или прапорщик, а такой же как и он сержант. То есть сознание некоторой опасности тогда уже присутствовало. В батальоне, кстати говоря, около 80% рядовых должностей занимали сержанты. И я тоже был назначен на должность рядового стрелка.

А потом была несанкционированная остановка нашей колонны на перевале и короткая встреча с канадцами. И во время этой встречи они так смотрели на нас… В кузове одного из грузовиков сидела женщина­блондинка в форме, и в ее глазах читался откровенный ужас.

Тогда я не мог понять: в чем дело?
И только годы спустя пересматривал как­то фотографии сараевского периода и понял, наконец, канадцев. Для них мы, солдаты и сержантысрочники, были, по сути дела, взрослыми детьми, которые ехали на войну. Ято к тому времени был уже «дедом», а среди нас были такие, которые прослужили только год. Некоторые из нас даже бритвенным станком не пользовались – еще не было необходимости. Коротко стриженные, худые (это потом мы отъелись на ооновских харчах), тонкие шеи, белые подворотнички. Внешне, по сравнению с матерыми профессиональными канадскими солдатами, мы, конечно, выглядели бледно. Позже французы как­то расспрашивали меня про эти подворотнички: зачем, мол, они нужны?
Я, как мог, объяснял: это для личной гигиены, если ворот куртки загрязнился – оторвал подворотничок, пришил новый и все. Они уточнили: а помыться, постирать форму нельзя? Ну как им объяснишь, что ни горячей воды, ни душа, ни стиральных машин в казармах украинской армии тогда не было. Что касается бытовой стороны службы, то по многим позициям нас, солдат, еще в мирное время готовили к жизни в военнополевых условиях.

– Буквально через два дня после прибытия в Сараево 240й батальон понес первые потери: погиб командир взвода артиллерийской разведки старший лейтенант Топиха и семь военнослужащих получили ранения.

– Да, начало нашей миссии было тяжелым. Но если честно, то в суматохе первых дней до меня не сразу дошел весь трагизм случившегося. Тем более что ни Топиху, ни других пострадавших ребят я не знал – они прибыли в Сараево за две недели до нас, вместе с опергруппой, а раньше, в Гвардейском, мы нигде не пересекались. Да и после ранения всех пострадавших ребят отправили в госпиталь, и мы с ними не общались. А вот когда 20 августа на моих глазах умер прапорщик Виктор Салохин, тогда, конечно, это здорово потрясло. Только что этот человек был живым, с кем­то разговаривал, шутил, а буквально через несколько минут ты видишь, как он делает последний вздох... Прапорщик Салохин мне запомнился по Панчево, когда выдавал нам бронежилеты. Наш старшина тогда сбился при их подсчете, но Салохин не психанул, а спокойно все сам пересчитал заново. При этом ему пришлось переложить все бронежилеты, а каждый весил 14 кг (!). Доброжелательный был человек, в свое время прошел Афганистан, воспитывал двоих детей...

– А как получилось, что в момент обстрела он оказался без бронежилета?

– Это же произошло во дворе казарм Тито. Солдаты загружали вещевое имущест­во в машину, Салохин руководил этой работой. Все они находились между зданием штаба и казармой, это место не простреливалось. Было жарко, все разделись до пояса. Когда Салохин объявил перекур, он раздал ребятам все свои сигареты и пошел в штаб взять еще несколько пачек. И вот когда он пересекал плац (от склада до штаба было около ста метров) раздался выстрел.

А я только перед этим возвратился с выезда (вместе с еще одним солдатом обеспечивал охрану комбата на переговорах с мусульманами) и стоял возле входа в казарму – ожидал дальнейших команд комбата. Когда раздался выстрел, мне показалось, что кто­то рядом выстрелил из ПМ – уж очень громкий был звук. Смотрю, никто на это не реагирует. И дневальный у входа стоит, как ни в чем не бывало (он находился за укреплением из мешков с пес­ком и был вооружен пулеметом ПК). Буквально через 34 секунды раздался второй выстрел. После него парень из взвода связи (фамилию его не помню, а кличка у него была Рыжий) крикнул: «Партизана убили!».

– Почему партизана?

– В составе батальона было несколько водителей топливозаправщиков. Все они были из числа солдатзапасников, призванных с гражданки, и мы называли их партизанами. Эти водители обычно ходили в танковых комбинезонах оливкового цвета. И человек, который лежал на асфальте, был с голым торсом и в оливковых брюках, как у партизан.

После слов Рыжего кто­то из ребят крикнул, что бежит за врачом, кто­то кинулся в казарму, дневальный тоже кудато исчез. А надо было что­то делать! И вот мы с Рыжим бросились к раненому. Мысль была такая: быстренько схватить этого лежащего за руки и оттянуть за машину голландцев (они обеспечивали связь нашего батальона со штабом сектора ООН в Сараево). Салохин лежал метрах в 30ти от нас (то, что это прапорщик с вещевого склада, я тогда не знал). Мышление у меня в тот момент работало очень быстро, как компьютер. Одной рукой я попытался взять Салохина за руку, но она оказалась скользкой, в крови. Пришлось схватить его за запястье, на котором были часы. Второй рукой короткими очередями стрелял из автомата по зданию (оно было метрах в 50ти), откуда по моим предположениям стреляли по прапорщику. С трудом мы оттащили его за машину, позвали санитара, но было уже поздно: Салохин на наших глазах сделал свой последний вздох.

Позже, когда шло расследование этого инцидента, меня спрашивали: сколько времени прошло от выстрела и до того, как вы вынесли Салохина в безопасное место? Мне показалось, что минут 10. А ребята, которые видели все это со стороны, говорили, что секунд 4550, не больше.

– Задержать стрелявшего не удалось?

– Нет. Пока подняли роту в ружье, пока прочесали это здание – его и след простыл. По моим предположениям, это был кто­то из мусульман.

– Почему они?

– Накануне один из наших БТРов попал в аварию. Там же местные водители на легковых машинах боялись снайперов и гоняли по городу со страшной скоростью. И вот, не знаю по чьей вине, на проспекте Тито наш БТР столкнулся с «фольксвагеном». А в нем ехали офицеры боснийских войск. Несколько из них погибли. Думаю, что тот, кто стрелял в Салохина, мстил за своих. Среди солдат, во всяком случае, ходила такая версия.

Как я убедился, люди, которые не были на такой войне, как в Югославии, представляют ее по фильмам или книгам о Великой Отечественной: вот передний край, вот фронт, вот тыл, вот наши, вот враги. А на самом деле все далеко не так. Война была всюду! Из любого окошка, с любого чердака за тобой мог наблюдать снайпер или пулеметчик, а симпатичная на вид поляна на самом деле очень опасна – вся утыкана минами. И никаких предупреждающих знаков на этот счет!

Вспоминаю, как буквально в первый день пребывания в Сараево нам поставили задачу заложить мешками с песком окна в казарме. Ребята понимали, что это действительно надо, и работали очень ответственно. И вот во время небольшого перекура мы сидели под стеной казармы возле пожарной лестницы и курили. Мы еще толькотолько входили в курс дела и по сути были гражданскими людьми. И вдруг откудато донесся непонятный звук: как будто кто­то бросил камешек на металлическую крышу. Никто на него не отреагировал. А потом смотрю – один из парней рассматривает пулю у себя под ногами. Пощупал – она еще горячая. Только тогда до нас дошло, что к чему. Правда, мы быстро адаптировались к обстановке, научились без крайней необходимости не подставлять голову под пули. А когда спустя год я возвратился из Сараево домой, то первое время вскакивал по ночам от звука холодильника – он включался довольно громко.

– Тогда, в 1992 г., более чем наполовину 240й осб был укомплектован солдатами и сержантами срочной службы. На Ваш взгляд, насколько оправдано привлечение «срочников» к участию в миротворческих операциях?

– А почему бы и нет? Дело­то добровольное. Но тут возникает другой вопрос: а стоит ли в мирное время рисковать жизнями пацанов, которые, по сути, только начинают жить? Конечно, в разных «горячих точках» разная степень опасности, но я бы не хотел оказаться на месте того отца или матери, которым надо дать согласие на участие их ребенка в миротворческой миссии. Хорошо, когда все хорошо, а если их сын или муж там погибнет? Как потом им жить дальше? Лучше, когда такие вопросы решают сами взрослые мужики, без участия близких.

Что же касается боевого духа, ответст­венности за выполнение задачи, дисциплины, то солдаты­срочники даже предпочтительнее контрактников. Мне запомнился такой эпизод. На следующий вечер после приезда в Сараево я сменился с караула и уже засыпал на своей кровати, и тут в казарму пришел мой командир взвода капитан Шевченко (наш первый взвод считался нештатным взводом разведки). Слышу, он говорит дежурному по роте: «На позиции РЛС что­то случилось. Срочно подними на выезд двух пулеметчиков и двух автоматчиков» (это как раз в тот день, когда погиб лейтенант Сергей Топиха). Он еще не окончил говорить, а все ребята уже вскочили с постелей: «Я поеду! Я!». Все, без исключения. Никто не прятался! И я был рад, что из пулеметчиков выбрали именно меня, хотя я был не из их разведбата, на базе которого формировался 240й батальон.

Перед выездом мы стали дозаряжать до полной емкости ленты КПВТ и ПКТ. Мне показалось, что машинка для заряжания работает очень медленно, я отложил ее в сторону и стал заряжать ленты вручную. Такое тогда было напряжение, готовность действовать. И когда обстановка изменилась, и наш выезд не состоялся, мы все, честное слово, здорово расстроились.

Беседовал Сергей БАБАКОВ