Александр Остапкович: "Все пять месяцев плена я будто в могиле был — меня не существовало"

55-летнему добровольцу из Броваров удалось сбежать от врагов, угрожавших жестоко с ним расправиться. Три недели бойца 11-го батальона скрывали местные жители, организовывая в это время его переправку в Киев

«21 марта, когда я вышел из поезда в столице и обнял своих родных, теперь считаю днем своего второго рождения», — говорит Александр. В 11-м батальоне «Киевская Русь» мужчина прослужил всего месяц. В конце августа он оказался сразу на передовой, а 30 сентября Остапкович вместе с командиром соседнего блокопоста, таким же добровольцем из Ирпеня Киевской области Игорем Багировым, пошел в разведку на территорию врага. С ними были еще два бойца — Кривогуб и Вахнюк. Группа украинских военных нарвалась на засаду. Двоих расстреляли сразу, а Остапковича и Кривогуба взяли в плен. Командование батальона вело переговоры с казаками, пытаясь вызволить побратимов. Но те постоянно переносили время встречи, а вскоре перестали выходить на связь. Только через полтора месяца после случившегося удалось забрать тела погибших. На днях супруга Игоря Багирова вместо мужа получила медаль «За мужество». Судьба пленных долгое время оставалась неизвестной…

Несколько недель назад появилась информация: Александра Кривогуба удалось освободить известному переговорщику Юрию Тандиту, которому данные о пленных передали еще в сентябре. А Александр Остапкович сбежал из плена и сумел выбраться с оккупированной территории… Как все происходило в тот день, 30 сентября, когда группа украинских бойцов попала в засаду, мужчина изложил в заявлении для Европейского суда. Александр твердо решил: мир должен знать, кто и за что воюет на востоке Украины, что происходило с ним и его побратимами.

— Первые три месяца в плену нас было пятеро: я, Саша Кривогуб и трое спецназовцев из 80-й бригады, — рассказывает Александр. — Перед Новым годом их забрали родители… Морально это было очень тяжело. Трое уехали домой, а мы… Больше к нам никого не подсаживали. Ситуация изменилась после захвата Дебальцево. В те дни была разбомблена Чернухинская колония строгого режима. Сидевшие там заключенные разбежались по округе. Около тридцати человек казаки поймали и посадили вместе с нами. Те, естественно, тут же начали устанавливать свои блатные законы. А я на кухне получал еду — так со временем сложилось. И почувствовал, что зэки этим недовольны: «Укроп» не дает нам вкусного"… Мол, не приношу сыр и колбасу — а нам этого не давали, нарезали только для конвоиров, да и то только по праздникам… В ночь на 23 февраля меня разбудили и начали избивать, рассказывая, что со мной сделают утром. У меня фантазия очень богатая, все это хорошо себе представил. Один из охранников по кличке Маньяк, участвовавший в издевательствах, сказал, что я обижаю будущих защитников Донбасса. Зэков вербовали, им оформляли документы. И со дня на день должны были выдать оружие…

Никогда не спрашивайте тех, кто был в плену, как к ним относились. (после паузы продолжает мой собеседник. — Авт.). Потому что командиры казаков все время подчеркнуто повторяли: «Мы же вас кормим, не издеваемся, значит, относимся хорошо». А когда они не видели, по ночам, приходили казаки, кадыровцы, которые резали, били, издевались… Если человек в плену, не имеет значения, в каких условиях его держат…

*"В батальоне я выбрал себе позывной «Юстас», — говорит Александр. — Люблю фильм о Штирлице. А там же постоянно звучало: «От Юстаса Алексу»… Даже моего домашнего кота так зовут"

Побег планировал с первого дня. Так как я имею опыт туристических походов, припрятывал в укромные места то, что мне могло понадобится в пути и что удавалось раздобыть. В разных нычках у меня уже были ножичек, спички, свечечка, фляжечка, какие-то веревочки, карта местности. Когда бежал, ничего из этого не смог взять с собой. Знаете, даже хорошее воспитание сыграло со мной злую шутку. В ночь побега я спал в одной комнате с конвоиром. Внимательно посмотрел на его теплые крепкие берцы, но забрать их не смог. Этот парень ничего плохого мне не сделал… Прихватил только чью-то куртку (у меня была легкая ветровка). На ногах — кеды с дырками в подошве. Выпрыгнул из окна часа в четыре утра. Дошел до окраины города, спрятался в кустах погуще и пересидел до вечера. Всю следующую ночь шел вдоль реки, заходя в воду, путая следы, чтобы собаки не могли меня унюхать. Утром вышел к селу. Один из домов показался мне нежилым и при этом надежным. В нем и спрятался. Вскоре туда пришла семейная пара — дом принадлежал недавно умершей маме женщины.

Мне повезло, что эти люди оказались проукраинскими. Три недели они меня прятали, кормили, помогали связаться с семьей и друзьями, организовывали мой выезд. Рассказывали, что в окрестностях на столбах развесили мою цветную фотографию со словами «разыскивается особо опасный вооруженный преступник»… Я им буду благодарен до конца жизни. Уже потом, на территории мирной Украины, нашел дом, где они смогут жить, если все же решатся выехать из Луганской области. Они должны быть крайне обижены на украинскую власть, ведь уже больше полугода не получают пенсию, не видят льгот и поддержки. Тем не менее убеждены: Украина должна быть единой и неделимой. При этом их дети настроены пророссийски. Сейчас мне очень хочется помочь спасшим меня людям.

О том, как группа украинских военных попала в плен, Александр рассказывать не может. Эти воспоминания даются ему с огромным трудом. Мужчина позволил мне использовать в статье выдержки из его письменных показаний в исковом заявлении в Европейский суд.

— Я был назначен командиром блокпоста, который находился между селами Городище и Центральное, — объяснил мне Александр, доставая распечатку заявления в Европейский суд по правам человека. — Дальше был враг. Причем настолько наглый, что подходил к нашим позициям практически вплотную. Как-то мы пили кофе с бойцом Андро, позывной которого «Батоно» («уважаемый» по-грузински), и возле меня пролетела граната, выпущенная из гранатомета… Практически каждый день блокпост обстреливали из миномета, который привозили и ставили где-то неподалеку. А ведь эти мины летят беззвучно. Когда разрываются, уже не успеваешь спрятаться. Я очень переживал за своих ребят. Поэтому когда с Ростовской трассы приехал Игорь Багиров, привез нам резиновые сапоги, теплые спальники, плащи, я ему, опытному, смелому бойцу, рассказал о том, что нас обстреливают, а он предложил определить место, откуда это могли делать. Поверьте, это не было ребячеством, желанием погеройствовать. Мы надеялись вычислить врага. Багиров меня поддержал. Вахнюк и Кривогуб добровольно вызвались пойти с нами.

«Мы действительно сначала нашли нычку врага, — читаю я в заявлении Александра в Европейский суд. — А затем наткнулись на их секрет. Сначала подумали, что сепаратистов всего трое, и что удастся взять их в плен. Но в итоге оказалось: в засаде было около 12 человек… Игорь, чтобы спасти нас, бросил в нападавших гранату, за что был сразу же расстрелян из автоматов. Несколько пуль задели и Вахнюка. Я слышал, как подошедший к нему казак „Всевеликого войска Донского“ — такими были нашивки на форме — попросил вызвать врача. Но затем раздались выстрелы и другой голос сказал: „Больше врач не нужен“. Нас с Кривогубом избили, связали и отвезли в сарай — хозяйственную постройку бывшего ночного клуба „Торнадо“ в городе Перевальск. Там нас держали полтора месяца. У меня было сломано ребро. Кривогубу разбили голову, повредили позвоночник так, что он несколько недель практически не передвигался. Почти каждую ночь к нам приходили выпившие казаки „поговорить с „укропами“ по душам“, при этом били и издевались. К телу приставляли оружие и спрашивали: „Какую ногу не жалко? Ту сейчас и прострелим“… В сарае постоянно было холодно, влажно и сыро. Мы завшивели. В середине ноября нас перевели в гараж центра занятости, который служил „Всевеликому войску Донскому“ штабом. После Нового года определили в комнату на втором этаже в самом здании».

— Гибель Игоря Багирова и Александра Вахнюка для меня стала огромной трагедией, — говорит мужчина. — Я еще не был на их могилах. Но чувствую, что морально уже готов к этому. С женой Игоря разговаривал по телефону. Ей важно было от очевидца узнать, как погиб муж. С супругой Александра Вахнюка еще не говорил. Трудно… Оксана месяц назад родила третьего ребенка… Ее муж был настоящим воином. Он когда-то служил в спецназе, знал, как расставить людей на позициях. Но почему-то меня назначили командиром блокпоста, хотя я — типичный «пиджак». Так в армии называют тех, кто получил звание, обучаясь на военной кафедре вуза. Я больше занимался бытовыми вопросами, обеспечением, укрытиями, а «Сову» — такой позывной был у Вахнюка — сразу попросил: «Ты оцени ситуацию и обозначь бойцам их позиции так, как это нужно». На него можно было положиться. Человек, о котором говорят: с таким пошел бы в разведку. Вот я и пошел…

На фронт Остапкович попал благодаря инициативе волонтерской группы «Мега-Полиграф». Мужчина, которого из-за возраста не хотели оформлять в батальон, смог преодолеть бюрократические преграды, связавшись с волонтерами. Более того, его в числе других двадцати таких же отчаянных защитников Украины на передовую отвозили волонтеры, в числе которых была и я. В конце августа мы доставили их в самую гущу событий под Дебальцево. В то время, когда мы находились в штабе батальона, сразу в трех местах его бойцы вели бой…

— По профессии я инженер-строитель, у меня собственное проектное бюро, — говорит Александр. — Когда началась война, сам пошел в военкомат. Решил: лучше пусть возьмут меня, чем кого-то из молодых ребят. Но мне отказали. Узнав, что волонтерская организация «Мега-Полиграф» помогает оформить таких добровольцев, сразу же позвонил. Мне было все равно, в какое подразделение попаду. И рад, что сразу оказался на передовой. Замполит, начальник штаба, другие офицеры батальона провели небольшой инструктаж, показали, как пользоваться автоматом, как проверять машины на блокпостах и при этом не стоять на линии огня у своих же побратимов. Уже на следующий день разведка сообщила, что на наш блокпост планируется наступление. Напряжение было невероятным. Сутки я не спал. В итоге атаки не было, хотя враг нас пытался прощупать. Мы отбились.

А вообще, мне не повезло побывать в бою. На два дня меня забрали в штаб, чтобы оформить документы. Именно тогда на нашем блокпосту произошел восьмичасовой бой. Отбить его помог Игорь Багиров, примчавшийся к нам на подмогу на танке. Бойцы потом говорили, что от стрельбы автоматы раскалились докрасна.

— Вам, не служившему человеку, сложно было адаптироваться на войне?

— Еще до того, как записался добровольцем, мысленно примерил на себя все возможные варианты. Представлял, что меня расстреливают, что мне отрезают ухо или пальцы… Поэтому морально был готов к любому развитию ситуации.

— Плен тоже примеряли на себя?

— Да. Но на деле все оказалось гораздо тяжелее. Эти пять месяцев у казаков меня не существовало. Я не жил. Со мной могли сделать все, что угодно. Такое впечатление, будто находился в могиле…

— В первые же дни после вашей пропажи все данные были переданы переговорщикам, в том числе Юрию Тандиту. Вы верили в то, что вас ищут, что обменяют?

— Честно? Нет. Понимал, что следует надеяться только на себя. И в любой момент нужно быть готовым к побегу. Правда, все же думал «сделать ноги» в апреле, когда потеплеет. Но все произошло раньше. Очень сложно было решиться бежать. Вот это был, пожалуй, самый тяжелый момент. Сидишь в тепле, кормят, пока жив. А что будет, когда выпрыгнешь из окна? Неизвестно…

— Ваши родные знали о том, что вам удалось сбежать?

— Я с ними поддерживал связь все время, пока находился в плену. Не могу представить, что пережила моя семья… Сразу после того, как нас взяли в плен, а Игоря Багирова и Александра Вахнюка расстреляли, в руках у казаков зазвонил один из наших телефонов. Услышав женский голос: «Папа?», казак сказал: «Только что его убили». И нажал отбой. После чего поинтересовался: «А чей это телефон звонил?» Оказалось, мой… Некоторые конвоиры позволяли звонить родным, а один даже разрешил несколько раз поговорить с дочерью по скайпу. Ее знакомый помог мне выбраться из Луганской области. Перед выездом я перекрасил волосы. Хотел добавить седины, чтобы выглядеть старше. В итоге волосы стали какими-то рыжеватыми, а борода — с фиолетовым оттенком. Хорошо, что на блокпостах нас практически не проверяли. Там свои порядки: если водитель автобуса дает определенную сумму денег, пассажиров не трогают, машину быстро пропускают. У меня есть еще сын, он родился в 1986 году. Из-за Чернобыльской катастрофы у него были проблемы со щитовидной железой, ее удалили. Теперь ему нужно постоянно наблюдаться у врачей. Есть и восьмилетний внук. Все они меня ждали. И теперь не отпускают от себя ни на минуту…

Чтобы не сойти с ума от переживаний и неизвестности, бойцы пытались «украсить» свою жизнь. В сарае, в котором их вместе со спецназовцами из 80-й бригады продержали полтора месяца, в углу стояло ведро с водой. Набирая в кружку себе, каждый предлагал и другим: «Господа, чем вас угостить? Чаем или кофе?» Каждый делал свой заказ. Угощавший разносил ледяную воду, но каждый напрягал фантазию и «пил» выбранный напиток. Юра из 80-й бригады ВДВ, когда была возможность, говорил маме: «Не переживай. Кормят хорошо. Есть все: и каша, и картошка, и мясо, и особенно рыба».

— Снится плен?

— Почему-то нет. Преследует другой сон: на блокпосту начинается заварушка, а я не могу найти свой автомат. Поставил оружие под деревом, а его там нет. Просыпаюсь в ужасе.

— Казаки вели с вами политические разговоры?

— У них один вопрос: «Зачем ты сюда пришел?» Их главная идея — русский мир. Я же пытался объяснить им, что мы не против русского мира, а за цивилизованный уклад жизни. Но это как спор о качестве хрена: они говорят — он горький, а мы — белый. Объяснял им и про Крым на доступном языке. Представьте, говорил, что у меня горит дом, я тушу пожар, а сосед в это время у меня кусок огорода отобрал. То же самое сделала Россия. Я не скрывал от них, что 19 февраля на Майдане выносил из-под пуль раненых митингующих. А слово «Майдан» на них вовсе действует как красная тряпка на быка: «Так ты идейный?» Они же все прекрасно понимают. До сих пор используют легенду о распятом в Славянске мальчике. Одно время среди охранников был русский военный. Когда он появился первый раз, с опаской смотрел на меня. Я сказал ему: «Не бойся. Я сегодня уже кровь пил. Тебя не трону». Ни тени улыбки. Как-то он спросил меня: «А как живет Киев сейчас?» Я ему вполне серьезно начал говорить, что людей силой заставляют носить нарядную одежду, по вечерам загоняют в кинотеатры и рестораны, чтобы развлекались, в городе запрещено ходить в военной форме. Во время моего безумного спича он ни разу не спросил: «Ты шутишь?» Я отношусь к ним как к больным и обманутым людям.

Александр очень скучает по бойцам, с которыми служил, ведь со многими успел сдружиться.

— Как-то я уговорил грузина Андро спеть мне «Сулико», — вспоминает мужчина. — Как же это красиво! Попросил его написать мне текст песни. И представьте: его жена уже после моего возвращения из плена передала мне грузинский флаг, на котором «Батоно» написал тексты не только этой песни, но и «Расцветай под солнцем, Грузия моя»… На днях батальон вышел из зоны АТО, теперь встречусь со всеми. И мы с Андро обязательно споем вместе. Когда я принимал блокпост и знакомился с бойцами, 11 человек из 28 оказались Александрами. Собрались одни защитники — так переводится это имя. Мне это показалось символическим.

О плене и войне, чувстве долга перед страной и семьей мы говорили три часа. И я задала не все вопросы.

— Я в плену, особенно за месяц побега, укрепился в вере в Бога, — говорит мужчина. — Да и как иначе? Пока брел по лесам и полям, не подорвался на растяжке, меня не увидели в оптику, хотя я прошел между несколькими блокпостами. На меня не напали собаки и дикие животные. Да и дом я выбрал безошибочно. Как будто умершая бабушка специально для меня его оставила. Было много удивительных совпадений и чудесных встреч, благодаря чему я остался жив. Без Божьего провидения и молитв множества людей, которые верили в мое спасение, тут не обошлось. Я уверен.