Таня Рычкова свой человек. В доску своей она становится сразу, с первого взгляда, ещё до момента знакомства, которое происходит так. Мы с волонтёром Иваном Звягиным в одном из лагерей украинских военных под Краматорском выгружаем из багажника последний ящик хирургических инструментов возле медицинской палатки и садимся в машину. В этот момент дверь со стороны пассажира, то есть с моей, распахивается. Я не сразу понимаю, что происходит: взмах ресниц, вопрос: "Вань, ты по списку всё взял? Тогда погнали в нашу роту". От лёгкого, но уверенного движения моё тело смещается таким образом, что ручник оказывается между ног. Таня — чёрная футболка, камуфляжные штаны — захлопывает дверь, суёт мне ладонь:

— Таня.

— Дима.

Я пойду туда, где ты

Поднимая облака пыли, несёмся в "нашу роту".

— Ночуешь в лагере? — спрашивает Звягин у Тани.

— Да, — отвечает она, — на ночь не поеду, а то обстреляют.

— В Луганскую?

— На границу. У моих опять недокомплект по медицине. Здесь налево, — командует Таня, — а здесь направо.

Приехали: палатки, ангары, бэтээры. Выходим. На нас бежит голый по пояс десантник в камуфляжных штанах и берцах. Огромного роста детина размахивает руками и орёт:

— Борисовна! Борисовна!

Взмах ресниц: детина застывает как вкопанный.

— Борисовна! Докладаю: беркута звонят, —  протягивает ей мобилку.

Таня прикладывает к уху трубку: "Алло! Слышишь? Связь плохая! На зачистке?.." И, прикрывая трубку ладонью, уходит в сторону палаток. Десантник продолжает стоять навытяжку. Я слежу за Таней, боюсь, что она сейчас юркнет в какой-нибудь брезентовый шатёр и ищи её потом по всей Луганской области. Давно хотел записать с ней интервью. Назначить ей встречу сложно. Проще случайно пересечься в заминированной зелёнке, полевой операционной, на совещании в Днепропетровской облгосадминистрации или вот — в лагере десантников.

Вкратце её история такова. Когда в воздухе запахло войной с Россией, её муж, днепропетровский предприниматель Вадим Рычков, ушёл в армию добровольцем. Стал начальником связи в 25-й парашютно-десантной бригаде, попал в часть на границе с Крымом. На Тане осталась пекарня и 11-летний сын Тимур. Однажды Таня напекла пирожков, надела красную кепку, села в свой Fiat doblo и поехала проведывать мужа.

"Увидела, какие они голые-босые, как одежду на полу стирают и батарею раскручивают, чтобы помыться. Метнулась туда-сюда, купила на третий батальон спальников", — кажется, она до сих пор не может отойти от того первого шока. Экипировать всех бойцов и сразу не получилось: "Их же до хрена! Деньги сразу закончились". Дальше события развивались в ускоренном темпе.

Сын был отправлен к родственникам, сама Таня переселилась в машину — уже четыре месяца она живёт в дороге. Дачу пришлось продать, пекарню тоже. Деньги таяли. Когда Таня выгребла на нужды украинской армии депозит родителей, подружка посоветовала завести страничку в "Фейсбуке". На ней Таня вывешивает списки того, в чём нуждаются наши военные. Но и пожертвований оказалось недостаточно. Тогда Таня напросилась на приём к заместителю губернатора Днепропетровской области Борису Филатову. Чиновник достал бумажник — отдал всё, что там было, потом открыл сейф, ещё добавил.

На здешних дорогах Fiat долго не протянул: под Красным Лиманом выбило диски, а во время боя под Славянском заглох двигатель. Машину притарабанили в лагерь и отправили на консилиум к здешним механикам. Но жизнь на колёсах продолжилась: спонсоры вскладчину купили для Тани пикап. Не новый, конечно, но машина вполне фронтовая: при необходимости даже пулемёт можно установить. На ней она завтра и поедет на границу. Одна.

Укротительница

О том, что нам не дадут нормально поговорить, я понял сразу. Единственное место, где можно поставить диктофон, раскрыть блокнот и что-то записать, — столовая. Устраиваемся за столиком возле стенда с детскими рисунками — сам стенд, как оказалось, Танина инициатива. В углу гремит телевизор — ещё один Танин подарок 25-й бригаде. Бойцы смотрят что-то юмористическое — хохочут. Через каждые десять секунд к Тане кто-то подходит:

— Борисовна, покушаешь? — спрашивает дежурный.

— Толик привет передавал, — хитро улыбается немолодой мужик, держа правую руку за спиной.

И вдруг торжественно добавляет:

 — И конфету! — протягивает "Гулливер".

— Тань, давай за дальний столик пересядем, — прошу я.

Пересели. Подошёл Танин муж, старший лейтенант Вадим Рычков. Человек с умными, немного грустными глазами, под правым — небольшая гематома, в просторечии фингал. Познакомились. Вадим поставил передо мной кофе, перед Таней кружку кипятка, достал два пакетика "колд флю".

Еще живой. Татьяна с мужем Вадимом / facebook.com/HelpArmy.in.ua

— Я болею, — объяснила она. — То ли простуда, то ли аллергия, хотя вообще я не аллергик.

Помешиваю кофе. О Тане на фронте ходят легенды. Одна из них: жил на блокпосту у нацгвардейцев алабай, гонял сепаратистов. Вообще, строптивый был пёс, гладить себя позволял только Тане. Поэтому первое, о чём спрашиваю, про алабая: правда ли?

— Да ну, не так всё было, — машет рукой Таня. — Рассказываю. В самом начале АТО мужики с какой-то нефтебазы привезли на наш блокпост в Луганской области свою охранную собаку, с которой они справиться не могли. Сказали солдатам убить — понимали, что наши не убьют. Ну начали выяснять – что за собака, откуда? Оказалось, Дизель был вначале домашним псом.

— Дизель?

— Да, так собаку зовут. Хозяин его какой-то американец. Когда американец уезжал, пса, судя по всему, с ним не выпустили, и он отдал его на нефтебазу охранникам. Там с охранными собаками работал кинолог, он дрессировал Дизеля электрошоком. Просто мучил домашнее животное. С Дизелем вот что произошло: днём он был нормальным, а ночью становился злобным. И когда хозяин его вернулся, Дизель этого американца укусил. Так он к нашим десантникам и попал.

— Приручили?

— Да. Его кормили, поили, выгуливали. Десантники возили его за собой. Эта собака прошла миллион блокпостов. Днём кто только с ним не целовался. А вот ночью… Ночью к нему могла подойти только я, Вадим или разведчик Игнатченко, который Дизеля конфетами кормил.

Фронтовой пес, алабай по кличке Дизель по ночам становился агрессивным и подпускал к себе лишь Таню 

Рассказ о Дизеле прерывается шумным хохотом — солдаты громко комментируют какую-то информацию из телевизора. У кого-то вырывается матерное слово. Взмах ресниц. Наступает тишина.

— Замолчал! — кричит кто-то из бойцов.

Ещё один взмах ресниц в сторону провинившегося:

— Толик! Передвинься.

Толик, затравленно оборачиваясь, уходит в дальний угол.

— Спасибо, дорогой! Да, так о чём это я. Дизель загрустил, когда Игнатченко убили. Это было на день рождения Вадима, я приехала… Короче, праздник не удался.

Подходит Вадим, кивает, садится рядом, вставляет:

— Разведчику полголовы снесло.

— После того как Дизель увидел мёртвого Игнатченко, — продолжает Таня, — он несколько дней не ел. Скулил по ночам — плакал. И мы решили: надо что-то с собакой делать. Короче, нашли ему хозяина.

— А что, разведчика специально возле собаки положили, чтоб Дизель с ним попрощался?

— Да какое специально, — говорит Вадим. — Нам не до собаки в тот момент было. Внутренний сектор укрытия был небольшой, положили разведчика, где могли. Потом ещё написали, что он погиб в Херсонской области.

— Кто написал? — спрашиваю.

— Кто-кто. АТО. В штабе написали, — комментирует Таня. — Обычная практика, ты что, не знал?

— Нет.

— Знаешь, что они пишут? "Неосторожное обращение с оружием во время учений".

Обычная практика

Тех солдат, которым помогает Таня, она называет "мои": мои десантники, мои беркуты 

Два месяца назад СМИ облетела информация о том, что бойцы Нацгвардии, прибывшие по ротации из зоны АТО, пришли к Кабмину с вопросом: почему в их командировочных удостоверениях написано "Павлоград", в то время как они стояли под Славянском? Помнится, прибежал какой-то чиновник, всем пообещал статус участников боевых действий и убежал. Общественность восприняла этот казус как недоразумение. И вот, пожалуйста, получите-распишитесь: "Погиб в Херсонской области".

— Наверное, это из-за режима секретности, — мудрствую я.

Таня нервничает:

— У семей погибших нет компенсации, чтоб ты понимал. Военные застрахованы на случай гибели во время войны. А у нас ведь нет войны, у нас ведь АТО.

— Наверно, это из-за режима секретности, — повторяю я и закуриваю. — Но вы не переживайте, об этой проблеме писали, о ней знает Порошенко. Людей не бросят.

— Уже бросают, — продолжает нервничать Таня.

— Бросают, — кивает Вадим. — Сейчас вопрос не решают — не до того. А после войны и подавно никому до этого дела не будет.

— Не бросят, — настаиваю я.

— Спорим, — протягивает пять Таня.

— Спорим, — говорю, — Вадим, разбей.

Вадим разбивает.

— Что-нибудь придумают, на законодательном уровне, — кажется, мой голос звучит не очень уверенно.

— Дадут погибшим "героев труда"? — хмыкает Вадим и почему-то не улыбается собственной шутке.

— Не знаю. Что-нибудь придумают.

— Веришь в это? — Таня смотрит в глаза, и я вздрагиваю. — А я уже нет. После того, как ИЛ-76 сбили. Сорок девять наших ребят… Знаешь, кто их хоронил? Я.

Проблема-200

Таня вытряхивает из пачки сигарету, затягивается.

— Я пошила флаги на 49 человек — больше некому было. Я заказала в Харькове береты. Лётчикам — пилотки. Хлеб, на гробы положить… За свои деньги. Больше некому было это сделать. И знаешь, что мне сказали в штабе? Ты так всё офигенно подготовила, значит, ты и едь, встречай груз. И я встречала контейнер с мальчиками, контейнер, который шёл трое суток под обстрелом. Чтоб ты понимал, когда открыли… Это было месиво. Ты не по-ни-ма-ешь. В ту же ночь мою 25-ю рвали под Красным Лиманом. Мне звонил хирург наш: "Таня, где ты? У меня всё закончилось!" В трубке выстрелы. А я до этого привезла им полную машину гемостопа. Ты понимаешь, о чём он говорил?

Вадим кивает, Таня продолжает:

— Не спала сутки, в ту же ночь приехала в Киев — грузиться. Медикаментами, тем-сем. Мне рвало башню, я кричала волонтёрам: "Девки, быстрее, я еду!" Я грузилась на "Экспресс-мото". Хозяин мне помогает, Костя, он очки тактические привёз. Я к нему — в крик. Он мне наливает полстакана вискаря: "Пей!" Заливает, я вырубаюсь, он кладёт меня на плечо, грузит в машину к волонтёрам и говорит: "Везите её спать". Увозят. На следующий день я к своим. Приезжаю. И мне рассказывают о моих убитых, о моих раненых.

Таню колотит. Выкурив сигарету, она закуривает следующую, в этот момент её душит кашель. Вадик спрашивает Таню:

— Может, чаю ещё?

— Вообще-то, — говорю, — у меня коньяк есть во фляжке.

— Ты что, — отвечает Таня. — У нас комбриг строгий: сухой закон.

Вадим подбивает меня плечом: мол, плесни ей, можно… Таня морщится, но пьёт.

 — Вообще-то я не аллергик… — кашляет и продолжает: — Знаешь, кто забирает двухсотых? Волонтёры — Армен и Алёнка на своей скорой (Армен Никогосян и Алёна Соцеслава. — Фокус). Золотые люди, бриллиантовые. Штаб АТО не принимает ни раненых, ни убитых. Их надо в Изюм везти. Я как-то сидела три дня со сломанной doblo на блокпосту под обстрелом, звонила Армену: "Приезжай! У нас двухсотый, у нас трёхсотый!" Чтоб ты понимал, не было даже мешков, чтобы двухсотых везти, пока Ваня Звягин не достал. А завтра я повезу на границу сто мешков, перчатки, садовый опрыскиватель…

— А садовый опрыскиватель зачем?

— Кровь с двухсотых смывать. Ничего ж нет! Знаешь, на чём хирурги мои пишут анамнез: от чего умер или что сделано? На листках из моего блокнота. Даже такой фигни нет, как бланки.

— Сто мешков, — повторяю я и как будто слышу свой голос со стороны. — Как, по твоим ощущениям, занижает Минобороны потери?

— Да.

— Но об этом, наверное, не стоит писать: режим секретности.

— Хочу, чтобы написал, — Таня делает глубокую затяжку.

— Вывоз двухсотых — огромная проблема, — кивает Вадим. — Нет специальной бригады. И никто не обязан их забирать. Представь: в Ямполе миномётчики получили мину под ноги. Людей разорвало. Остался один живой, то ли слегка раненный, то ли контуженный. Медики примчались, оказали ему какую-то помощь, помчались дальше. А он сидит. Взрослый мужик сидит над своим расчётом — разорванными пацанами — и плачет. Ему их что, на руках в Изюм нести?

— А медики? — спрашиваю.

— У медиков своя задача. 

— А солдаты?

— Да, солдаты и убирают — своих. Но это не просто: с двухсотых ведь течёт, одежду посрывало… Приходится видеть то, что люди вообще не должны видеть. Ну и надеть надо на человека что-нибудь, хотя бы штаны, накрыть его чем-то. Где это что-то взять, где одежду ему найти? Вариантов два: или отправлять родным как есть, или с себя снять. Двухсотые уезжали в моей одежде.

Таня добавляет:

— И в моей.

— А это с точки зрения кармы не очень, — задумчиво произносит Вадим.

— Ничего, мне священник в Днепропетровске сказал, что отмолит, — утешает Таня.

Одна в поле

Стемнело. Бойцы выключили телевизор, начали расходиться. Один из них задумчиво поглядел на меня, кажется, хотел подойти, что-то сказать. Передумал. Таня, разминая в руках пакетик "колд флю", попросила ещё кипятку. Вадим взял кружку, ушёл. Танины глаза слезятся.

— Тань, — говорю. — Ну как ты в таком состоянии  поедешь?

— Как обычно.

— И опять же, одна…

— Я всегда одна, так проще. Однажды ехала с волонтёром, так он у меня уписался на Красном Лимане: выскочил из машины и кричит: "Дальше не поеду!" И что мне с ним делать, на дороге бросать, в поле? Еле запихала в машину. Вообще, знаешь, волонтёр это ругательное слово.

— То есть?

— Трындят много. Говно.

Реальные волонтеры. Юрий Бирюков, Таня Рычкова и Андрей Хоманчук (Хлеборез) поставили на довольствие половину украинской армии 

Подходит Вадим, ставит кружку перед Таней, говорит:

— Не бузи.

— Что не бузи, Вадик? Ты знаешь, что они на нашего штабного кляузу накатали и подписались как мои заместители? А штабной классный мужик. Волонтёры… На фронт приехать — кишка тонка, а развозить по тыловым частям вещи — пожалуйста. Чтоб те макаки носили их на базар и обменивали на водку. Волонтёров сотни. А я знаю Юру Бирюкова, Ваню Звягина, Андрюху Хлебореза — я у него гружусь в Киеве, Светку Олейник, некоторых ребят из Автодозора… А ещё знаешь кто? Ультрасы днепропетровские. Молодцы пацаны, не боятся на фронт заезжать. А остальные… Не знаю.

— Журналисты к вам напрашивались? Я на хвост не падаю, просто интересно.

— Да постоянно вертятся. Например, начинаешь им рассказывать, а они: "Нет-нет, нам это не надо, у нас другой формат, нам позитивчик…" Один раз привезла их на блокпост. Сняла со своих пацанов каски и бронежилеты, надела на журналистов. А когда начался миномётный обстрел, они попрыгали в этих бронежилетах и касках в свою машину. Я их потом по всему Харькову вылавливала, чтобы броники на фронт вернуть. Один такой бронежилет восемь тысяч стоит, чтоб ты понимал.

— А у тебя какой броник?

— Принципиально не ношу. Хотела одно время татуировку сделать — группу крови. Пришёл татуировщик из мобилизованных. Ребята говорят: "Только не на руке, руки в первую очередь отрывает". И как-то мне так не по себе стало, что я передумала её делать.

Зачем всё это

 Если когда-нибудь она вступит в бой - за ней пойдут все 

— Тань, скоро первое сентября, — напоминаю я.

— И?

— Тимур в школу пойдёт, пора, наверно, с фронтом завязывать?

— Надеюсь, что Тимура родственники подхватят. Не могу я завязывать. Куда я езжу — никто не ездит. Кто вместо меня? Поняла это ещё в самом начале АТО, когда была полная-полная жопа. Мои звонят с блокпоста в Славянске, с комбикормового завода: "Давай броники". Я в дороге, кричу: "Буду через два часа". Мои: "Через два часа будет поздно". Башню рвёт. Короче, валю туда, возле Изюма на блокпосту меня беркута останавливают, говорят: "Ты не доедешь, все, кто туда едет, не возвращаются". Генерал эсбэушный прибежал, говорит: "Туда нельзя, ты же видишь — ни одной машины нет!"

Перед глазами сцена: бежит генерал, орёт: "Не пущу!" Взмах ресниц — вопрос решён. Таня продолжает:

— Я чувствую, что должна доехать, по-любому должна. Доехала. "Нона" фигачит. Один блокпост — надеваю на своих броники, каски, даю тепловизор. Другой блокпост — надеваю броники, каски, даю тепловизор. Сигареты? На! Потом машина сломалась… Там же. Но благодаря этим броникам у меня начштаба — живой, у меня снайпер — живой, у меня майор живой. Которого ранило, и которого я не могу в Италию на реабилитацию вывезти. Ты там напиши: участников АТО не выпускают за границу даже на реабилитацию. У меня мой Вадик живой. И ты считаешь, я не должна это делать? Пусть я больная на голову, но я должна!

— Ты обо всех говоришь "мои"?

— Не обо всех. 25-я бригада моя, 79-я — моя, 80-я — немножко моя, а 95-я не моя: вроде как придворная генштаба, одеты полностью. А 25-я и 79-я — они брошены, и их посылают в самую жопу.

— А как ты к "Беркуту" относишься?

Таня выбрасывает вперёд руку с оттопыренным большим пальцем:

— Мои беркута — во!

— Почему спрашиваю, — оправдываюсь я. — Мне Иван Звягин рассказывал, как вас с ним "Беркут" обстрелял.

— Ну и что? Там длинная история, пацаны разнервничались. Ситуация была такая: привезли неоперившихся беркутов, поставили на блокпост. Они стоят первую ночь, обстановка нервная. И тут среди ночи один боец чистит оружие, щёлкает затвор. Беркута палят на шорох. А в той стороне как раз палатка стояла, где мы ночевали. Ничего, бывает. Мы потом с этими беркутами картошку жарили с грибами — пацаны в зелёнке растяжки ставят и грибы заодно собирают. Жарили картошку, и я им тогда сказала всё, что о них думаю. А вообще они хорошо воюют.

Таня молчит. Вадим поглядывает на часы:

— Тань, время.

— А ещё дети "мои", —  неожиданно говорит Таня.

— В смысле?

— Когда Славянск освободили, я этим детям возила конфеты, печенье, овсянку, памперсы, игрушки. Я видела их глаза. Я звонила своим ультрасам: везите! В Славянске же голод был.

— Когда мы вошли в город, — вдруг вспоминает Вадим, — местные пошли за едой туда, где они знали, что она точно есть, — к нам. Наш блокпост отдал всю еду. Наша бригада недоедала три дня: почти все продукты раздали.

— Вы понимали, — я перевожу взгляд с Вадима на Таню, — что среди этих жителей были те, кто поддерживал сепаратистов?

Таня наклоняется к моему уху и кричит:

— А мне пофиг!

Потирая ухо, спрашиваю:

— Таня, а со стороны государства ты какую-то помощь или внимание чувствуешь?

— Внимание — чувствую, — отвечает Таня. — Уголовное дело завели.

— Кто?

— СБУ. Видимо, я им здесь как кость в горле. Ну как завели… Позвонили из СБУ или якобы из СБУ где-то месяц назад, типа, сообщили. Я говорю: присылайте бумагу. Бумаги нет, может, уже и закрыли дело, не знаю.

— А ты не сказала, что можешь устроить им встречу с десантниками?

— Ой, я тебя прошу, не до них сейчас.

— Тань, время, — торопит Вадим.

— Да, — отвечает Таня, — время. Времени у меня сейчас на них нет.

Трудно быть богом

В те места, куда заезжает Таня, не ездит ни один волонтер 

Когда Таня уходит, спрашиваю:

— Вадим, где у вас туалет?

— Туалет у нас жесть, системы "яма". Идём, покажу.

Находится этот "секретный объект" довольно далеко от столовой, что, в общем, логично, учитывая особенности его конструкции. Пока идём, пристаю с вопросами:

— Как ты относишься к этим Таниным поездкам?

— Есть вещи, над которыми мы властны, а есть вещи, над которыми не властны, — философски замечает Вадим и добавляет: — Она всё равно поедет.

— А что тебя заставило уйти в добровольцы?

— Четыре раза я косил. Когда возникла реальная угроза со стороны России, понял: долг надо отдать, — Вадим замолкает, останавливается. — Всё, дальше сам по запаху найдёшь, я здесь подожду.

Уже на выходе из "секретного объекта", я думаю, что реформа украинской армии должна начаться именно с туалетов. Закуриваю, стараясь выпускать дым таким образом, чтоб пропиталась одежда. Спрашиваю у Вадима:

— Как тебе наша армия? Не война, а именно армия?

— Если в плане снабжения, то его просто нет, всё на Тане держится. А вот сама армия… Знаешь, ещё несколько месяцев назад её тоже не было, а теперь есть. Какая б ни была, а есть.

— Вот ещё стеснялся спросить, — прикладываю указательный палец к правому глазу. — Это в бою?

— Да нет, ранение у меня в ногу. Небольшое, швы уже сняли, а это — десантники поспорили о политике, я разнимал.

— И что они думают о политике?

— Если говорить о кадровых военных, по большей части они аполитичны. Хотели просто дослужить до скорой пенсии. Был тут у нас один майор, который от меня узнал, что георгиевская ленточка — это опознавательный знак людей, с которыми мы уже четыре месяца воюем.

— Господи, и за кого же воюет тогда наша армия?

— В армии, — назидательно объясняет Вадим, — в любой воюющей армии мира солдаты воюют друг за друга. Это психология. Но я пытаюсь объяснить солдатам, что Россия обречена, я хочу, чтобы они мыслили категориями исторического процесса. К сожалению, не все десантники читали Людвига фон Мизеса.

— Мизеса? — переспрашиваю я. — Вы по образованию философ?

— Нейрофизик.

— А Таня?

— Экономист металлургических предприятий.

— Вадим, а какие книжки вы с ней дома читали?

— Толкина, Желязны, вообще фэнтези. Раньше Таня любила Лукьяненко, но если ты её сейчас о нём спросишь, скажет, что не знает такого. Стругацких читали: "Понедельник начинается в субботу", "Трудно быть богом"…

— А трудно быть богом?

— Ты лучше об этом утром у Тани спроси. Вон, кстати, и твоя палатка. Спокойной ночи.

Спать не хочется. Гудит сверчками окрестная степь, в свете жёлтого фонаря рой мошкары празднует свадьбу. Небесная рота десантников раскрыла над лагерем своих земных товарищей парашют звёздного неба.

Уже перед входом в палатку меня останавливает коренастый мужик в камуфляже. Кажется, это его взгляд я ловил в столовой:

— Ты киевский? — спрашивает мужик.

— Да.

— Ты там в Киеве передай: так нельзя.

— Что нельзя?

— Когда Славянск освободили, к нам Порошенко приезжал, пиарился.

— Ну?

— С трёх до полдесятого вечера дорога Изюм — Славянск была перекрыта. Это дорога жизни. Мы раненых в Изюм везли и встали. Время идёт, кто-то умереть может. Сказали: стоять час. Ждём час — ничего. Пацаны знакомые на БТР помогли — сдвинули заслон гаишный. Едем. Навстречу джип с мигалочками в решёточках, прижимает нас. Кого ты прижимаешь! Наши люди четыре дня в грязи спали, три дня не ели, а он прижимает! Мы ж на шорох стреляем. У нас же огневой мощи на всех хватит. Кого ты прижимаешь! Он что думает — мы за Порошенко воюем? Чтоб ты знал, наша 25-я это пацаны из Днепропетровской, Донецкой и Луганской областей. Не за него мы воюем… Ну ладно. Так ты передай: так нельзя!

— Хорошо-хорошо, — говорю, — обязательно передам.

Трудно ли быть богом? Мне так и не удалось задать этот вопрос Тане. Когда я вскочил по команде "Подъем!", её пикапа возле палаток уже не было. Ушла тачанка на передовую.

P.S. Вчера Вадим Рычков погиб в зоне АТО. Фокус соболезнует Тане Рычковой и скорбит вместе с ней. Вечная слава Герою!