Освобожденный из плена журналист Егор Воробьев рассказал «ФАКТАМ» подробности своих злоключений

За освобождение из плена журналиста телеканала «Эспрессо ТВ» Егора Воробьева его родные боролись 38 дней. Мать и жена знали одно: Егора захватили в плен, когда он готовил сюжет об иловайском котле на Донбассе. Через день после исчезновения супруге журналиста Елене Солодовниковой перезвонили с незнакомого номера. В трубке раздался крик ее мужа: «Лена, это я! Освободи меня, пожалуйста!» После чего трубку взял какой-то мужчина: «Твой муж у нас. Сейчас отрежем ему ухо…»

Елена Солодовникова обращалась во все возможные инстанции. Даже пыталась выйти на сепаратистов и лично попросить их прекратить пытки. А не найдя фамилию мужа в списках военнопленных, она обратилась непосредственно к президенту Украины Петру Порошенко на пресс-конференции. Президент пообещал взять этот вопрос на контроль. Три дня назад Петр Порошенко написал на своей страничке в «Фейсбуке»: «Только что освободили троих гражданских. Среди них — журналист Егор Воробьев. Слава Украине!»

«Только оказавшись в Иловайске, мы поняли, что там все далеко не так, как сообщали в СНБО»

На следующий после возвращения в Киев день Егор пришел в редакцию «ФАКТОВ». Журналист сильно похудел, выглядит усталым и изможденным. Впереди у него медицинские обследования и лечение.

*За несколько дней до освобождения Егора у его мамы случился микроинсульт (фото из семейного альбома)

— Все-таки 38 дней в плену не могли пройти бесследно, — говорит Егор Воробьев. — Но знаете, что удивительно? Когда я был на Донбассе, приходилось спать в окопах, затем — на полу в холодной комнате. Есть давали раз в день, да и трудно было назвать эту пищу едой. Но я все выдерживал. Самочувствие ухудшилось только сейчас, когда вернулся домой. Наверное, расслабился…

Стать военным журналистом Егор Воробьев решил, когда начались боевые действия на востоке. До этого работал в «Дорожном контроле», а во время Майдана был фотографом.

— Находился в самом эпицентре событий, — вспоминает мой собеседник. — Но теперь я понимаю: все, что там происходило, — ерунда по сравнению с событиями на Донбассе. На телеканал «Эспрессо ТВ» устроился в июле. И в качестве военного журналиста тут же поехал в Мариуполь. А потом в самую на тот момент горячую точку — в Иловайск.

Нас было трое: журналист Ростислав, оператор Тарас и я. Поехали в Иловайск своим ходом на машине Ростика. Знали, что там велись напряженные бои. Но нас заверили, что украинские войска уже фактически победили — дескать, наши прорываются, сепаратисты отступают. То же самое представители СНБО рассказывали по телевидению. Поверив, мы поехали в командировку. И только оказавшись в Иловайске, поняли, что все совсем не так хорошо, как говорится официально. «Мы в окружении, — сообщили военные на следующий день после нашего приезда. — В кольце. Все очень плохо». С тех пор начался сущий ад.

Следующие девять дней мы провели в окопах. Только иногда вылезали из-под земли и, слыша выстрелы, лезли обратно в окоп. В небольшие промежутки между бомбежками пытались перемещаться по территории и что-то снимать. Я выходил в эфир из погреба, голос в кадре заглушали звуки выстрелов… А стрельба велась постоянно. Взяв нас в кольцо, боевики день и ночь вели обстрелы. Наши ребята отстреливались, но понимали, что дело обстоит очень плохо. Звонили руководству, просили помощи. Бесполезно. Я видел, как гибли люди. Только что сидел боец, перевязывал ногу своему раненому сослуживцу. Залетел снаряд. Военный погиб на месте, оставшись в такой же позе: сидя, с ногой товарища в руке…

Несколько раз мы с ребятами и сами чуть не погибли. Во время очередного обстрела прятались в блиндаже. Снаряд угодил в бетонную колонну рядом с блиндажом. Если бы не эта колонна, я бы уже с вами не разговаривал.

«Нас „слили“. Живыми отсюда не выйдем. Это котел»

— С каждым днем ситуация накалялась, — продолжает Егор Воробьев. — Наши военные продолжали гибнуть, сепаратисты подходили все ближе. А помощь не приходила. Военные сказали: «Нас „слили“. Ребята, живыми отсюда не выйдем. Это котел». Одни рассматривали фотографии своих детей, жалели, что не могут с ними попрощаться… Другие шутили, пытаясь таким образом успокоиться.

Я начал писать об этой ситуации в соцсетях. Отправлял просьбы о помощи едва ли не на каждый информационный сайт. Надеялся хоть так достучаться до высшего руководства. В результате об иловайском котле заговорили все СМИ. Но толку, если нас так никто и не спас? В День независимости Украины мы смотрели выступление пресс-секретаря СНБО. Он уверял население, что бойцам из иловайского котла уже пришли на помощь. Находясь в самом котле, мы видели противоположное.

*Журналист телеканала «Эспрессо ТВ» Егор Воробьев не раз был в зоне военных действий

В результате местные командиры приняли решение выводить наши войска. Дескать, удалось договориться с боевиками, чтобы те прекратили стрельбу и пропустили нас. Но нашу колонну разбили. Мы вместе с генералом, комбатом и другими руководителями ехали на бронированном микроавтобусе. В какой-то момент в микроавтобусе загорелась обшивка, он резко развернулся и заехал в лесопосадку. Оказавшись в лесу, мы выскочили из машины и, как по команде, легли на землю, закрыв головы руками. Пролежали так, наверное, часов пять. Встали только, когда затихли звуки выстрелов. К тому времени уже стемнело. Мы шли следом за военными, Ростик прижимал к себе камеру — единственную технику, которая у нас осталась. Было страшно и очень холодно. Надеялись, что генерал и комбат знают дорогу и выведут нас в безопасное место. Но в какой-то момент мы… потерялись.

Военные пошли вперед и пропали. Громко кричать мы боялись: вдруг услышат сепаратисты? Следующие несколько часов искали военных. Безуспешно — они как сквозь землю провалились. Мы, журналисты, без военной подготовки и специальной техники оказались одни в лесу, окруженном боевиками. Тогда решили сесть в брошенный военными в лесу микроавтобус — пешком бы из леса не вышли. Выбросили из него боеприпасы и оружие и поехали. На пути нам встретился взорванный танк. Попробовали его объехать, но скатились в кювет. Не успели выйти из машины, как нас со всех сторон окружили вооруженные боевики.

Направив на нас автоматы, стали спрашивать, кто мы и откуда. Мы честно ответили, что журналисты. «Снимали сюжет, попали под обстрел и заблудились», — объяснил я. Сепаратисты молча стали обыскивать наш автомобиль. Нашли боеприпасы, которые мы не заметили. «Журналисты, говорите? — спросили с недоверием. — А это что?» В машине боевики обнаружили карту с пометками, сделанными нашими военными. Понимая, что нам не верят, я начал их уговаривать. Долго рассказывал, на каком канале работаю, убеждал, что в Интернете можно найти мои сюжеты. Боевики тем временем продолжали обыск. Нашли в моем блокноте запись: «Пребывание в плену. Семинар». Я действительно собирался пойти на такой семинар, но не успел. К счастью, во время допроса нас никто не бил. Боевики вели себя скорее как милиционеры: допрашивали, составляли какие-то протоколы. После чего завязали нам глаза, усадили в машину и куда-то повезли.

Мы проездили целый день. Нас переводили из одной машины в другую и допрашивали. Потом подсадили к нам еще каких-то пленных. Во время очередной остановки боевики назвали мою фамилию: «Воробьев! Выйди из машины». Я выполнил указание. Думал, что следом за мной выведут моих коллег и остальных пленных. Но автомобиль, в котором они сидели, уехал. Я остался наедине с боевиками.

Журналиста отвели в помещение, где раньше находилась какая-то автобаза. Завели в один из кабинетов и продолжили допрос. Как проходил допрос, Егор пока рассказать не может — чтобы не пострадали ребята, которые до сих пор находятся в плену. Именно во время этого допроса он звонил жене.

«Боевики делят пленных на три категории: военные призывники, журналисты и нацгвардейцы»

— Так прошли следующие два дня, — продолжает журналист. — Потом меня перевели в комнату, где я был абсолютно один. Там не было ни окон, ни кровати. Следующие 23 дня меня оттуда не выпускали. Боевики приносили сухпаек. Еще в комнате стояла пятилитровая бутыль воды и бочка — она служила туалетом. Я думал, что не смогу уснуть, но потом почувствовал, что валюсь с ног от усталости. Лежать на полу было холодно. Я спал на стекловате. Через несколько дней боевики дали старый щит и мешковину, из которых я смастерил себе кровать. Стало гораздо удобнее. Я так и не понял, зачем они это сделали. Ведь еще несколько дней назад со мной обращались совершенно по-другому. Обвиняли в том, что я как журналист пишу неправду и должен за это ответить. А тут вдруг сжалились, даже стали чаще кормить. Может, это были какие-то игры? Среди боевиков встречаются разные люди — как очень жестокие, так и вполне адекватные. Вместе с сухпайком один из сепаратистов передал мне… икону Георгия Победоносца, покровителя военнопленных.

Шли дни, а ничего не менялось. Я оставался в четырех стенах. Чтобы совсем не потеряться во времени, высчитывал, какое сегодня число, и несколько раз себе это повторял — чтобы не забыть и не сбиться. А еще я все время хотел уснуть, чтобы хоть во сне увидеть маму и жену. Несколько раз они мне приснились. Это давало силы держаться.

— Вам не нужна была медицинская помощь?

— Нужна была. Я плохо себя чувствовал, у меня кружилась голова. Боевики делали мне капельницы, кололи какие-то витамины. Давали сигареты. Я не знал, кто еще находится в этом помещении, но слышал, как в соседнюю комнату иногда приводили задержанных. Это было моим единственным развлечением — слушать их разговоры. Вещи, которые они говорили, потрясали. Самое интересное, что большинство задержанных были ярыми приверженцами так называемой «ДНР». Их задерживали за нарушение комендантского часа со словами: «Мы тут за вас воююем, а вы по ночам выпиваете». «И действительно, они же воюют не за себя, а за нас, — рассуждал какой-то шахтер. — Эти люди — герои. В Украине я получал восемь тысяч гривен пенсии. В „ДНР“ буду иметь не больше 1200 гривен — они сами об этом сказали. Но я все равно за них. Ведь они нас освобождают от бандеровцев». И такие разговоры я слышал не раз. Для этих людей главное не деньги, а их идея.

Через некоторое время в нашем здании изменилось руководство. Новоприбывшие боевики вызвали меня на допрос и долго не могли понять, как я, журналист, попал в плен. «Почему тебя сразу не отпустили? — недоумевали. — Зачем ты нам нужен?» Но сами освобождать меня тоже не торопились. Направили ко мне человека, который у них отвечал за связи с прессой. Так называемым пресс-секретарем оказался армянин по имени Тигран. Он отнесся ко мне по-человечески. Покормил, сказал, что поспособствует моему скорейшему освобождению. И предложил… снять несколько телесюжетов из Донецка. «Раньше вы снимали только украинскую армию, — сказал он. — Теперь поговорите с местными жителями». И приставив ко мне двоих охранников, отвез меня в центр Донецка. Дал микрофон и камеру. Я был благодарен ему хотя бы уже за то, что оказался на свежем воздухе.

— Вы снимали сюжеты?

— Да. Опрашивал людей. Встречал как приверженцев украинской армии, так и сепаратистов. Чтобы не злить боевиков, контролирующих каждый мой шаг, свою позицию не высказывал — только задавал людям вопросы. Мирные жители, которые там сейчас остались, обозлены. Они не понимают, за что им разбомбили дома и почему они вынуждены прятаться в бомбоубежищах. Их мало волнуют какие-то идеи. Они хотят только мира.

С новым руководством стало легче. Мне разрешили сходить в душ, подстричь ногти. Один раз разрешили позвонить жене. А потом сообщили, что меня будут на кого-то менять.

Но перед освобождением Егора ждала встреча с одним из лидеров сепаратистов Безлером по кличке Бес. Журналисту объяснили, что именно Бес должен дать добро на его обмен.

— Я много слышал об этом человека и очень боялся встречи, — признается Егор. — Первый наш разговор был не самым приятным. Безлер долго рассказывал мне о том, что украинские журналисты перекручивают факты. Заявил мне, что «украинской нации не существует». Но потом смягчился: «Мы отстаиваем наши интересы. Меня тут обвиняют, что я „заказал“ некоторых ваших политиков. Это смешно. Мне невыгодно их убивать, ведь на их место могут прийти настоящие профессионалы». Я понимал, что мне лучше молчать. Видимо, Безлеру это понравилось. После нашей беседы меня повезли на обмен.

Два дня назад Егор Воробьев наконец оказался дома. Вскоре в эфир выйдут его телесюжеты — записи сохранились на карте памяти, которую он провез… в ботинках. Сепаратисты все обыскали, но карту не нашли. За несколько дней до его освобождения у матери Егора случился микроинсульт.

— Мама все время плачет, — рассказывает Егор. — Говорит, что больше не пустит меня ни в какие командировки. Но все равно я продолжу заниматься военной журналистикой. Будучи в плену, понял, что боевики делят пленных на три категории: военные призывники, журналисты и нацгвардейцы. К первым отношение самое лояльное — считается, что они приехали на восток не по своей воле. А вот украинских журналистов там не любят. Ведь мы можем рассказать правду, которая сепаратистам невыгодна.