На этот раз мы едем с волонтёрской помощью в места боевых действий - район Дебальцева, плотно окружённый войсками противника. Здесь перемирие всегда было бумажной условностью. Ежедневные артобстрелы и стычки, ежедневные известия о раненых и убитых, далеко не все из которых попадают в новости, заминированные поля и посадки, диверсии и ловушки, героизм и подлость.

Боюсь ли я артобстрелов? – Боюсь.

Андрей Мизан и Александр Агарков курсируют между родным Кривым Рогом и передовой каждую неделю. Собрали нужные вещи и поехали, собрали - поехали. Заночуют в лагере и домой, снова вещи собирать. Кроме волонтёрской помощи, возят посылки солдатам от родных. Обратно везут то, что нужно отремонтировать (примус, бензопилу и т.д.) или передать домой, подвозят солдат, которые едут на побывку.

Андрей - в прошлом начальник отдела продаж украинского представительства компании D-Link, мирового производителя сетевого и телекоммуникационного оборудования. Бросил работу и занялся помощью военным после того, как в Луганском аэропорту погиб его друг, бывший однополчанин. Он летел в том самом печально известном Ил-76. Накануне они беседовали, тот радовался, что наконец их ждет «серьёзное дело» под Луганском, звал Андрея, бывшего десантника, присоединяться к ним. Андрей говорит, что вполне мог оказаться в том сбитом самолете, его практически уговорили, оставалось только доделать кое-какие дела.

Андрей считает, что питательным бульоном для войны служит безразличие многих из его сограждан. И толку не будет до тех пор, пока беда не коснётся каждого лично.

Александр - священник, хотя боксёрское прошлое наложило на него неизгладимый отпечаток, он и сейчас может не только утешить словом несчастного, но и утихомирить кулаком какого-нибудь негодяя. Потомственный «бандеровец», деды воевали в УПА. И сам, говорит, уже в 1991 году, во время путча в Москве, сидел вместе с соратниками из УНА-УНСО в лесу, готовился к партизанской войне. Тогда он только закончил школу.

На приборной панели у него два флажка - государственный и красно-чёрный, который он называет «флагом вооружённого сопротивления». Он же, по словам Александра, служит эффективным средством для того, чтобы «отпугивать наглых гаишников». Сам видел - работает.

«Боюсь ли я артобстрелов? Боюсь. Однажды на всех парах пришлось проскочить участок зелёнки (дороги, с обеих сторон которой есть зелёные насаждения - авт.), энергично обстреливавшийся, потом около часа не мог руль из рук выпустить, намертво вцепился. Если будут обстреливать лагерь, где мы ночуем, наверное, я в трусах выскочу в поле, буду суетиться, на четвереньках ползать и искать, в какую бы щель забиться. Это нормально. Ненормально не помогать ребятам, которые держат фронт от расползания... Зато мои дети теперь от гаджетов и игр оторвались, им с отцом хочется поговорить, уже про какие-то другие ценности рассуждают», - говорит Александр.

На войну хочется вернуться

Александр добавляет, что на передовую, несмотря на смертельный риск, его теперь уже тянет, хочется скорей туда вернуться. И я понимаю его. Да, не стыдно признаться, что под артобстрелом очень страшно. Я видел, с какой затаённой болью всматриваются в небо солдаты, услышав канонаду «Градов» вдали. Кстати, очень трудно понять по косвенным признакам, прилетит оно к тебе или не прилетит. Окончательно ясно будет только в тот момент, когда снаряд упадёт где-нибудь рядом. Вот тогда беги и прячься. Если успеешь. В дороге под обстрелом мне хотелось сделаться маленьким-маленьким и втиснуться в пол. Выброс адреналина такой, что кажется, будто сейчас душа из тела сама выскочит и полетит со свистом. Никакое «Супер-8» таких впечатлений не даст.

Но вернуться сюда хочется вовсе не для того, чтобы пощекотать нервы. Война - это не круто, а больно, страшно и тяжело. Восхищаться ей могут только маньяки вроде Гиркина. Среди украинских солдат, которых я встречал, кому-то легче было, кому-то труднее, кто-то улыбался, а кт-то уже перестал, но даже с виду настоящие волки войны не получали здесь наслаждения.

Почему же хочется вернуться? Я сам себе не могу до конца объяснить эту магию. Возможно, потому, что я до сих пор не встречал коллективов, где относились бы друг к другу настолько ровно и уважительно. Даже с «очкариком», который в свободное от боевых заданий время сидел и читал, что попадалось под руку, хоть инструкцию к миномёту, хоть женский роман, вместо того, чтобы сделать что-нибудь по хозяйству, подтрунивали очень безобидно. Даже на тех, кто не мог проснуться ночью, чтобы подкинуть дровишек в печь, по-настоящему не злились. Хотя температура такая, что вода утром в умывальниках превращается в лёд. Если ночью не подбросить дровишек, холод в палатке стоит страшный. Тех, кто возвращается с боевого задания (оно может длиться день-два, а может и месяц), встречают криками «ура!» и бросаются их обнимать. Я в палатке разведроты провёл всего две ночи, ничего особенного для них не сделал, только помог притащить шифер для беседки и подарил «очкарику» сборник рассказов. Не бог весть что. Прощались же со мной так, будто мы огонь и воду вместе прошли.

Поздним вечером бойцы расходятся в разные стороны с телефонами, чтобы поговорить с родителями, детьми, жёнами. Разговаривают тихо и нежно. Некоторые отсюда умудряются даже уроки детям помогать делать. О детях здесь часто говорят. Гораздо чаще, чем на рыбалке или в бане.

«Они заковывают их в цепи и ведут на мины»

Мы сидим вечером в беседке под аккомпанемент «Градов» со стороны противника. Парень по кличке «Радистка Кэт», который никогда не выпускает из рук какого-либо прибора связи - если не прослушивает переговоры сепаратистов, то возится с собственным телефоном, -включил радио ДНР.

Между выпусками новостей там играет музыка. То и дело какие-нибудь дикие песни вроде «Русского марша» Жанны Бичевской, но в основном старый русский рок. Всем известные песни. Кто оружие чистит, кто с домом разговаривает, кто ужин доедает, а кто подпевает Никольскому: «Мой друг художник и поэт в дождливый вечер на стекле / Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле...». Если бы я был режиссёром, следующим кадром дал бы картинку с той стороны фронта, где кто-то так же задумчиво подпевал бы Никольскому, поглаживая автомат. Хотя, возможно, там как раз слушают украинское радио.

Начинается выпуск новостей, галлюцинаторная идиллия развеивается. Какая-то тётка скрипучим голосом рассказывает, что украинские военные сплошь и рядом нарушают перемирие, а ещё кого-то (я недослышал, вероятно, русскоязычных жителей Донбасса) «заковывают в цепи и гонят на минные поля». У Олега, криворожского заводчанина, который приехал вместе с нами на передовую, чтобы своими глазами увидеть, что здесь к чему, и впервые услышал пропаганду ДНР, лезут глаза на лоб. Остальные солдаты или грустно улыбаются, или никак не реагируют. Кто-то шутит, мол, а ты думал, к нормальным людям попал? Нет, брат, здесь сплошь одни вурдалаки. И ты оборотнем станешь, побыв с нами.

Дайте нам похоронить наших братьев!

Ребята не настроены разговаривать о войне, им хочется хотя бы здесь, в лагере, на какой-то момент забыть о ней. Единственное, о чём просят меня обязательно рассказать читателям: «Скажи, что эти паскуды не отдают нам тела побратимов! Дайте нам их похоронить, нелюди, чёрт вас побери!»

По словам ребят из разведроты отдельной 17-ой танковой бригады (её бойцы стоят в том числе в донецком аэропорту), сначала командир послал их туда, куда не должен был посылать, по крайней мере, они в этом уверены. Понесли потери, погиб, помимо прочих, отец шестерых детей. Они требовали от командования добиться, чтобы тела погибших вернули. Но командиры «морозились». Ребята сами начали искать возможности вернуть побратимов, пошли на переговоры с известными стахановскими казаками. Выйти на них помог некий священник. В месте, куда он отправил ребят, их ждала засада. К погибшим, тела которых они пытались вернуть, добавились другие... Солдаты не выдержали, штурмовали с оружием собственный штаб, требовали заменить командира. Впрочем, закончилось всё тем, что их роту разбросали по разным боевым позициям, самым опасным. Тела же до сих пор остаются там, в полях…

В день нашего приезда ребята как раз задержали разведчика с той стороны. Никто «случайно» не прострелил ему коленку, не сказал никаких гадостей жене, которая звонила ему на мобильный.«Они обычно нашим жёнам звонят и говорят, чтобы забирали труп, а то уже воняет так, что нечем дышать», - говорит один из бойцов. Задержали и передали правоохранителям.

Нет, там не у всех железная выдержка. Один всё же слетел с катушек. Игорь, мрачный мужик среднего возраста, шахтёр, с тюремным сроком за плечами, который оказался в разведроте по не совсем понятной причине и сторонился всех, подрался с Василием, таким себе жизнелюбивым Портосом. Вдобавок случайно задев глаз Деду Панасу, он же Санта, - старейшему бойцу в разведроте.

Началось всё с длинного монолога Игоря о погибших и засаде, он хвалил себя, ругал остальных, проклинал всё на свете, цеплялся к Александру, мол, тот не был под «Градами», так пусть молчит. Наконец, начал обвинять без разбора всех, кого в чём. А после драки бросился в палатку, выдернул чеку из гранаты и угрожал всех взорвать. Учитывая, что палатка напичкана боеприпасами под завязку, ребята чуть не лежат на противотанковых минах вместо подушек, закончиться всё могло очень грустно.

Ребята ходили к командиру с требованием забрать этого Игоря к себе в палатку, если он считает целесообразным нахождение такого человека на фронте. Не забрал. Но утром самому Игорю никто даже не напоминал о его вечерних «подвигах».

<...>

«Слышишь, я жив, я приехал!»

Почти до самого конца дороги мы не знали, по какой уважительной причине наших спутников отпустили домой. Ведь они только месяц дома не были, а некоторые дома по пять месяцев не видят. Потом старший из них, парень из деревни, сказал полушёпотом, что у его матери диагностировали рак, кладут на долгое лечение. Мать не могла выйти встретить его на дороге, а жена с дочкой увидели издалека, побежали навстречу, не замечая автомобилей. Жена бросилась на шею, дочь - обняла ноги.

Тот, что помоложе (хотя с таким же морщинистым лицом старика), ехал до Кривого Роге. Когда мы въехали в город, по радио заиграла какая-то бодрая песня. Солдат подскочил и начал приплясывать, благо габариты машины позволяли. Потанцевав, он упал коленями на пол, как делают футболисты, забив гол, поднял руки вверх и закричал: «А-а-а, Кривбасс, я дома, дома».

«Знаете, что я первым делом сделаю, когда домой зайду? Я наклонюсь к животу жены, приложусь к нему губами и тихонько скажу: слышишь, я жив, я приехал. Чего, вы думаете, меня отпустили? Сынок меня ждёт, не сегодня - завтра на свет появится. Живой я, приехал! Потом ухом к животу приложусь - послушаю, что он мне ответит ... Мне друзья звонят, спрашивают, ну как оно там, на войне, многих положил? Я им всегда отвечаю, - и не спрашивайте, не надо оно вам, хватит того, что я всё это пережил. О войне совсем говорить не хочу», - парня, который промолчал почти всю дорогу, словно прорвало.

Протяжённость Кривого Рога составляет более 100 километров, развозить всех пассажиров по домам Александру сложно. Мы остановились на одной из окраин, чтобы пересадить солдата в такси. И остались с ним дождаться машины - для подстраховки. Позвонили, говорим, солдатик с войны вернулся, у него жена вот- вот родит, приезжайте быстрее. Десять минут, двадцать, полчаса. Нет машины.

«Да что ж такое, мы вас в черный список внесём, вы какое-то сепар-такси, вами никто пользоваться не будет!», - горячится Андрей.

Потом, когда мы солдатика наконец посадили в такси, Александр говорит, что парень, видимо, еще переживёт шок, столкнувшись с равнодушием. Многие живут своей жизнью, им до войны дела нет, они не понимают, какой подвиг он совершил.

Парни из соседнего двора

Когда я был на передовой, из дома мне приходили сообщения, чтобы я скорее оттуда уезжал, потому что нужен семье живой и здоровый, дома и без того много проблем, зачем этот авантюризм и неоправданный риск. Я подумал, что действительно не имею права находиться в месте, новости откуда будут постоянно заставлять сжиматься сердца моих близких. Ну, кому какая будет польза, если со мной что-то случится. Мне же не трудно - прихватил рюкзак, попрощался с ребятами, сел в машину и поехал. Не надо, чтобы умирала мать или должна была родить жена. Несколько часов - и твоя семья вздыхает с облегчением, ведь тебе уже ничего не угрожает.

В мирной Днепропетровской области мне стало стыдно за свое «льготное» положение, за лёгкость, с которой я уехал с передовой. По всей Украине, в тысячах семей, где следят за новостями с Донбасса, сжимаются сердца, руки тянутся к телефону и начинают дрожать, когда никто не отвечает. А если ответит - бессмысленно просить его, чтобы поскорее возвращался домой, потому что уже нет сил терпеть такое душевное напряжение. Только душу ему рвать. Он всё равно не может прихватить рюкзак, попрощаться с товарищами, сесть в машину и через несколько часов быть дома.

Не потому, что выкован из стали с головы до пят или имеет от рождения дополнительные «скилы» и «фичи». Не из-за повышенного уровня авантюрности. У него мирная профессия, семья, неподготовленная к тому, чтобы в какой-то момент получить похоронку. Он не рождён убивать или быть убитым, он такой же, как и ты, парень из соседнего двора. В «киборга» он должен был превратиться, чтобы вернуться домой и дома у него был мир. Не каждый смог.

Олег как завороженный повторял: «Ну ни фига себе, слушай, тут обычные парни, сидим, типа как на загородном пикнике, а вокруг война, смерть ... Невероятно».

«Они радуются, как дети, когда к ним приезжаешь. Даже не подаркам, просто твоему приезду. Что о них не забывают», - говорит Александр Агарков. И это действительно так.

Полушутя ребята звали меня оставаться с ними, вместе на боевые задания ходить. Ничего, мол, что неподготовленный, мы все здесь такие, научишься. Влезешь в нашу шкуру, увидишь и переживёшь то, что мало кто из журналистов видит и переживает. Они не насмехались и не кидали вызов, который я не мог бы принять. Им было на самом деле приятно, что их жизнью искренне интересуются, хотя бы частично делят с ними бремя и риск, и хотелось оттянуть момент, когда они снова останутся с войной один на один.