История добровольца из Гадяча напоминает сюжет рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни». Только события были перенесены из канадской тундры под Иловайск, где от российских обстрелов погибли сотни украинских солдат. Точные потери самой кровопролитной битвы за Донбасс до сих пор не известны. В прессе называют от нескольких сотен до более чем тысячи украинских бойцов. Что на самом деле случилось с войсками добровольцев и кадровыми офицерами Вооруженных Сил, покажет время и следствие. Те, кто выжил в трагедии, рассказывают, что на самом деле значительное количество потерь наших силовиков произошло не в «зеленом коридоре», как обещал Путин, — а из-за отсутствия медикаментов у санитаров, халатности командования, неисправной техники.

В истории, опубликованной в «Украинской правде», описаны ужасы войны и увиденное собственными глазами. Корреспондент встретилась с Владимиром Доносом в больничной палате.

«Мы с ребятами хотим собраться и передать привет нашим депутатам и власти, которые людей на мясо послали»

Солдат-санитар 42-го батальона территориальной обороны Владимир Донос, который прошел Иловайск, не любит две вещи: когда его называют «укропом» и когда к нему обращаются «герой».

*Владимир Донос: «Когда хирург сказал, что ампутировать ногу придется выше колена, я ответил: «Разве я не знаю, что там за пять дней все сгнило» (фото Александра Чекменева)

«Какой там герой?! — говорит Владимир Донос. — Простой санитар, даже до Иловайска не доехал. Когда все утихомирится, мы с ребятами хотим собраться и передать привет нашим депутатам и власти, которые людей на мясо послали. Но пусть война закончится, потому что на два фронта воевать сейчас тяжело».

Володе практически оторвало стопу, когда его 42-й батальон территориальной обороны ехал помогать своим. Четверо суток учитель физкультуры из Гадяча пролежал в лесополосе среди трупов товарищей. Сам делал себе перевязки, ел букашек, дождевых червей и мух. Собирал дождевую воду в каску. В лесу под Иловайском 42-летний мужчина прощался с жизнью. На всякий случай нарисовал маркером свое имя на руке, а в блокнот записывал заметки и мысли, чтобы не сойти с ума от болевого шока. Блокнот должна была прочитать супруга Владимира после его смерти. К счастью, его нашли местные и отвезли в Старобешево.

«Я добровольцем пошел, — рассказывает Владимир Донос. — Только жена думает, что меня мобилизовали. Но мне же 42 года, вызвали в военкомат, сказали, что могу отказаться, поскольку по возрасту уже сняли…» Просто я добровольцем записался еще в марте, а тут обстановка изменилась. но я не отказался. У меня вся семья медики, детство провел у мамы на работе, она фельдшер. Сам в университете изучал спортивную медицину, поэтому попросился в санитары, чтобы принести какую-то пользу. Добровольцев отвезли на полигон в Кировоградскую область. Стрелять давали мало. Только благодаря тому, что среди добровольцев было много тех, кто закончил воинскую службу и имел опыт Ирака, Югославии и Африки, батальон быстро сформировали и сообщили, что скоро отправят на аэродром Краматорска. Среди добровольцев было много тех, кто шел на фронт вопреки уговорам жен. Была у нас ситуация. Приехала прямо на полигон супруга одного нашего и заявила: «Ты козел, от меня и ребенка сбежал. Я подам на развод, если не вернешься!» Он должен был собрать вещи и ехать домой. Но, думаю, они и так разведутся. Если жена не понимает мужа, еще и позорит при всех, у них нет будущего».

*Еще совсем недавно Владимир и Ярослава даже и предположить не могли, какие испытания выпадут на их долю (фото из семейного альбома)

В начале августа 42-й батальон поехал охранять аэродром Краматорска. Боев там уже не было, в основном местные провокаторы. Часто возникали комические ситуации, когда ночью тепловизор фиксировал засаду, а утром выяснялось, что бойцы подстрелили диких кабанов.

«Так у нас было жаркое на утро, — шутит Владимир. — Часть батальона, человек пятьдесят, отправили на Саур-Могилу уже после того, как оттуда вывели наши войска. Высадили ночью среди чистого поля. Никто не знал, куда идти и что делать. Связались с командованием по рации: „Что же вы делаете, людей посылаете на мясо? Кого там охранять уже — террористов, что ли?“ Хорошо, что у них старшина был опытный боец, который всю жизнь служил в горячих точках по всему миру. Там такое творится! Руководит СБУ, милиция — нет единого центра принятия решений. Одна силовая структура делает свое, не ставя в известность другую, боится, что сольют информацию, и каждый делает, что захочет. А Минобороны тоже боится. Согласованности нет никакой — МВД не доверяет СБУ, а Минобороны побаивается их обоих. Были случаи, когда свои против своих воевали».

27 августа батальон Владимира Доноса отправили на помощь в Иловайск. Высадили из вертолетов, сформировали колонну, дали две БМП.

«Ехали на „Урале“, впереди и сзади БМП, но первый БМП заглох еще в дороге, — продолжает мужчина. — Пробовали ремонтировать, около часа стояли. Пока ремонтировали, начался прицельный обстрел с минометов… Нужно было убегать, а кому-то неисправную БМП оставлять не хотелось, поэтому мы ее подорвали. Катались потом полночи, такое впечатление, что нашим врагам сообщали, где мы находимся, хотя телефоны были выключены, а аккумуляторы вытащены. Когда сделали круг и начали петлять, преследование прекратилось. Поздно вечером мы заехали на подсолнуховое поле и там стояли часов до четырех. А потом минометный обстрел возобновился. У нас было двое раненых, ни у кого не имелось аптечки. У одного осколок в локте, у второго перебито бедро, открылось венозное кровотечение. Еще когда мы собирались в дорогу, я подошел к нашему начмеду и сказал, что у нас нет никаких медикаментов. Правдами и неправдами сам выменял индивидуальные перевязочные пакеты — натолкал их себе в разгрузку вместо патронов. Этими материалами и бинтовал ребят. У одного из бойцов был тюбик с обезболивающим. Выменял на гранату за день до этого у другой группы. Мы укололи парню, у которого кости из бедра торчали».

Бойцам сообщили, что машина с ранеными больше не поедет. Всех перегрузили в другое авто. Оставшиеся сели в последнюю БМП, и тут колонну начали обстреливать из минометов из засады. Все выскочили на открытую площадку и попали под огонь с обеих сторон.

«Я потом с нашими ребятами общался, они говорили, что мы в такую неприятность попали, что капец, — вспоминает санитар. — Машины веером пошли в разные стороны, чтобы как-то спастись. Начали стрелять и сами в обе стороны, когда видели что-то подозрительное».

«Поднял ногу — вижу, стопа на коже висит»

БМП батальона подстрелили артиллерийской зениткой. Володя увидел пробитый люк и рюкзак командира, которого уже вынесли — раненого и без сознания. Оставшиеся выбрались из машин и стали убегать кто куда.

«И тут они прицелились… — вспоминает Владимир. — Ребята возле меня стали взрываться, как мыльные пузыри… От одного только глаза остались. Оглянувшись, увидел голову. Вначале удивился, почему она без каски, а потом понял, что голова без тела, восковая, бескровная, только глаза остались светло-зеленые. Лицо такое спокойное, будто о чем-то хочет спросить… Я увидел на себе кучу человеческого мяса. Вначале подумал, что меня тоже вывернуло, но нащупал бронежилет и понял, что это чужая плоть. Почувствовал, что у меня нога болит. Поднял ногу — первая мысль была, куда же берц подевался, я же его шнуровал. Вижу, стопа на коже висит, а голени не видел. Наложил себе жгут и почувствовал, что левая рука плохо работает».

Прогремел еще один взрыв и санитар-доброволец перестал чувствовать, что творится вокруг. Пришел в чувство, когда его стягивали с подбитой БМП. Какой-то боец тянул Доноса в лесополосу, находившуюся рядом. Володя рассказал ему, как правильно забинтовать стопу.

«Попросил его перевернуть меня на живот, поскольку так больше шансов выжить, если потеряю сознание, — продолжает Владимир. — Я опять отключился, пришел в себя, а он сидит возле меня, свернувшись калачиком. Спрашиваю: „Ты чего тут?“ А он: „Я тебя не брошу, друг“. Я спросил, остался ли кто-то в живых. Он ответил, что есть еще один раненый в руку и ногу, но он может двигаться. Я отдал ему свой телефон и попросил вытащить третьего бойца. Говорю, ты будешь меня тянуть, зацепишь артерией за пенек, и я все равно кровью истеку. Пробовал позвонить нашим, но в том месте не было связи. Мы попрощались. Парень пообещал, что вернется с подмогой, но его так и не было. Возможно, сбились с маршрута… Карт у нас не было совсем. Я остался лежать в лесу. Пошел дождь. Рядом находилась каска, и я насобирал в нее дождевой воды, чтобы не умереть от обезвоживания.

Всю ночь пролежал, одежда так и не высохла. Замерз, но держался. Рядом стреляли „Градами“, меня забросало землей, но в руках держал каску, чтобы было хоть что-то попить. Осколками отрезало все ветки дерева надо мной, и я страдал от солнечного света. Прикрылся парой веток, обкопал себя землей, чтобы снизить температуру. Был грязный, как черт. В каску тоже набралась земля. И я выдавливал грунт, чтобы собрать какую-то влагу. Мне нужны были вода и белок, чтобы восстанавливать кровь. Сухой паек остался в подорванной БМП. Я ловил букашек, пробегавших рядом, палкой выковыривал червяков из земли — чистый белок. Еда была омерзительной, но хоть что-то в организм поступало».

Володя на мгновение замолк. Долго смотрел на потолок.

«Рядом со мной были куски тел убитых ребят, — говорит солдат. — Начали слетаться мухи, но ловить их я не хотел. Мухи начали лазить по рту. Так я съел три-четыре мушки. На третий день координация у меня была нарушена — от потери крови, голода, боли, ужасного вида трупов вокруг… У меня был блокнот, и я стал записывать, когда делал себе перевязку. Написал на руке маркером, как меня зовут и откуда я. Чтобы облегчить болевой шок, начал записывать все, что думаю о своем состоянии, обращения к жене. На случай, если бы я там умер и меня нашли. Были и такие записи: «Утро, 29 августа. Я еще жив». Теперь моя Ярослава говорит, что пробовала это читать, но пока не готова. Я тоже пока не могу. Как-то перечитаю, перепечатаю на комп и посмеюсь…

В моей ране завелись опарыши. Я старался помочиться на рану, чтобы обеззаразить ее. На четвертый день уже и мочиться было нечем. А если бы было, я бы выпил… Был без сознания, а потом почувствовал, что надо мной кто-то стоит. Открыл глаза — вижу троих мужчин. Они ходили и собирали, что осталось на месте боя. Услышал, что «снайперка» наша разлетелась в щепки. Спросили, что у меня. Ответил, что нога. Они разгребли ветки, слышу, как матерятся. Сказали, скоро вернутся.

Привели женщину по имени Света. У нее был флакончик пентанова, она мне засыпала рану и уколола димедрол… Ребята привезли воду, банку борща, помидоры, сало и хлеб. Я их поблагодарил. Только сказал, что сало и хлеб не смогу съесть. Говорят, там где-то едет Красный Крест, который трупы собирает в пакеты, мы его приведем к тебе. Вернулись уже вечером, сказали, что Красный Крест отказался ехать, потому что здесь стреляют, и пообещали перевезти самостоятельно. Завернули в покрывало и погрузили то ли в «Москвич», то ли в «Жигули». Один сидел за рулем, другие двое толкали авто. Спрашиваю: «Заглохла, что ли?» Говорят, изрешетило пулями аккумулятор. Минут через 20 приехали на заправку. Водитель, не успев выйти, тут же вернулся обратно. «Нет бензина, что так быстро?» — спрашиваю. А он говорит: «Бак у нас пробитый, только пол-литра помещается». По дороге заехали в какое-то село мне по воду. Я почувствовал, что вода холодная, колодезная… Один мужчина сказал: «У нас после обстрелов ничего не работает. Воду берем только из колодцев».

Местные доставили меня в Старобешево, в районную больницу. Подняли, а подо мной покрывало порвалось. Слышу, кто-то из мужчин говорит: «Меня моя Света убьет за покрывало». Я громко рассмеялся — мы под пулями и с пробитым баком катались, а мужик жены боится за испорченную тряпку. Помогли мне эти люди серьезно, хотя не скрывали, что были настроены против украинской армии. Всю дорогу к больнице увещевали меня, чтобы, когда вернусь на Полтавщину, всем рассказывал, что нас тут не хотят. И что мы, украинские войска, убиваем мирное население. В больнице не было света, окна разбиты, медикаментов нет. Медсестры только руками разводят. Через полчаса принесли глюкозу покапать и перекись водорода, чтобы удалить опарышей из ноги. Выливали перекись в ведро из бутылочек и поливали рану.

Старобешевские доктора позвонили кому-то по телефону, и меня забрала «скорая» «ДНР». Доставили в Донецк в ближайшую больницу, которая была по дороге. Спросили, кого привезли. «Укропа», — отвечает сепаратист. «Мы «укропа» лечить не будем», — сказали на пороге то ли врачи, то ли охрана медицинского учреждения. Поехали во вторую больницу, в третью. Там сказали, что не принимают гнойных больных в стерильную операционную. Катались до вечера. В конце концов приняли в девятой городской больнице. Там от меня тоже были не в восторге: «Чего пришли? Мы вас не хотим тут». Но спасибо хирургу и медсестрам, операцию сделали нормально. Хирург сказал, что ампутировать будем выше колена. Я говорю: «Разве я не знаю, что там за пять дней все сгнило».

Первое, что помню после операции, — стоит надо мной женщина Инночка, волонтер. Она принесла футболку, полотенце, что-то поесть, костыли (показывает на угол. — Ред.). Вон они, кстати, стоят, подарок мой из Донецка. Так я пролежал несколько дней, пока меня не перевели в госпиталь имени Калинина. Там был штаб террористов, и они свозили туда украинских пленных. Поместили меня в подвал. Есть приносили кашу на воде. Но иногда забывали. Но мне после лесного меню и это было вкусно. К тому же хлеб давали. Я прятал его под футболкой и ел, когда больше ничего не было. О чем дальше говорить, не знаю. Все остальное моя Слава делала — искала, освобождала. Это у нее интервью нужно брать».

Ярослава говорит, когда Володя позвонил ей из Старобешево, она, пребывая в шоке, забыла спросить, где находится больница. Всю ночь бегала по комнате, не находя себе места, а потом по Интернету стала искать телефоны мэрии и больницы в Старобешево.

«На рассвете набрала мэрию, — рассказывает Ярослава. — Там не было света. Какой-то мужчина целый час искал фонарик, чтобы посмотреть телефон больницы. Связалась с врачом. Мне сказали, что Вова в очень тяжелом состоянии. Если срочно не прооперировать, он умрет. Сказали, что могут довести только до Донецка. Я знала, что город оккупирован и мой муж попадет в плен, но согласилась. Главное его спасти, а потом вырву его оттуда каким угодно путем».

Жена бойца в первую очередь связалась с Центром освобождения пленных, обратилась в штаб Ахметова, который помогает вывозить людей из оккупированного региона, писала в СБУ заявления, обращалась к знакомым.

«Вышла на госпиталь Калинина, — говорит супруга бойца. — Сказала, что ищу мужа. Трубку взяла женщина с военной выправкой (это чувствовалось) и спросила, какой у него позывной и откуда он. Я поняла, что Вова именно там, у террористов. Я им постоянно звонила. Пыталась осторожно выяснить, что и как. Говорила на русском языке, держала себя в руках. Притворялась тупой овцой. Женщина из госпиталя обещала помочь с информацией о Вове. Узнала от нее, что Володей интересуется военная прокуратура «ДНР». Мне этого хватило. Больше решила ее не подставлять. Мой супруг был выгоден террористам для обмена, а этой женщине там жить и дальше».

На 11-й день исчезновения Владимира Ярославе позвонили домой из военкомата и спросили, не знает ли она, где муж. Не дома ли он.

«Я была такая злая, если бы этот мужик оказался рядом, убила бы, — волнуется женщина. — Говорю, вы его забрали, отправили в АТО, а теперь спрашиваете, где он».

Десятого сентября жена добровольца поехала в Киев подавать еще одно заявление в СБУ. Вышла на Майдан — и тут раздался телефонный звонок.

«Сказали, что будет обмен пленными, — вспоминает Ярослава. — Вову хотят обменять на пятерых террористов. Они там в штабе на Калинина подумали, что Володя важный перец, разведчик. Потом, когда его освободили, президент Порошенко в «Твиттере» написал, что освободили его как разведчика. Подлил масла в огонь».

19 сентября женщине позвонили и сказали, что Доноса и еще троих пленных освободили и отправили в Днепропетровск.

«Он мне сразу позвонил и спросил: «Ты яблок и арбузов наквасила?» — улыбается женщина. — И попросил привезти печенки и мяса. Я пулей полетела в госпиталь. Захожу в палату, а он под капельницей лежит. Открыл глаза, попытался пошутить. А я думаю, хоть бы не заплакать…»

Семья Донос очень благодарна жителям Гадяча, которые откликнулись и помогли вырвать Володю из плена «ДНР». Для Славы главное, что ее муж жив. Не страшно, что инвалид.

«У нас в Гадяче больше ста человек мобилизовали, — говорит женщина. — В 42-й батальон тоже несколько пошли. Нынче двое парней считаются пропавшими без вести. Самое страшное — не знать, что случилось с твоим мужем или сыном. Когда я зашла к Вове в палату в Днепропетровске, санитарка мне сказала: «У вас такое горе». Нет, я счастлива, потому что он со мной».

Ярослава и Владимир решили сберечь иловайский блокнот как память для будущих внуков о том, как бабушка деда искала и нашла.