Командир батальона «ДНЕПР-1» — об Украине, времени и о себе.

«Две самые важные вещи на фронте — это трусость и бесстрашие. От командира зависит, насколько он может сделать прививки от этих болезней. Когда эти две вещи в тебе балансируют — тогда ты непобедим».

Детство

Я родился в селе на Днепропетровщине. Семья у нас была небогатая. При том, что родители труженики: мать на трех работах работала, отец водителем. Я знаю на собственной шкуре, что такое работа в деревне, потому что практически с 3-го класса я работал в колхозе. Наибольшей была зарплата 180 рублей, это когда пришлось работать без выходных. В 9-м классе родители мне купили, видимо, за мои деньги, мотоцикл «Ява» — это было нечто невероятное. До 9 лет не знали, что я выживу, у меня была хроническая бронхиальная астма. Я ее вылечил благодаря футболу. Выбегал, можно сказать...

А еще я покупал книги, выписывал журналы, газеты. Для меня книга была всем, даже первой любовью.

В 9-м классе у меня в школе был один эпизод, когда я получил двойку за четверть. Я отказался учить Маяковского. Я его не понимал и сейчас не понимаю, и это была принципиальная моя позиция. Был скандал на всю школу. Родителям учительница сказала, что они выращивают диссидента.

Я любил математику, знал ее хорошо, участвовал в олимпиадах. Но однажды пришла новая учительница и начался конфликт — не сошлись две личности. Я всегда старался быть неформальным лидером. А таких всегда боятся. А она начала мне ставить двойки. Затем поставила мне двойку за четверть. И стоял вопрос — двойка за год и недопущение к выпускным экзаменам.

А я заявил, что не пойду ни на один экзамен, а в то время это было невозможно, чтобы десятиклассник отказался сдавать экзамены. Был скандал. Документы у меня уже были сданы к поступлению в военное училище, но я забастовал. Не знаю, как там решили проблему: районо, гороно... Но допустили к экзамену, поставили тройки. Интересно — когда сдавал ту же математику при поступлении в военное училище — получил пятерку.

В селе в советские времена сын пастуха или водителя практически не имел шансов выйти выше этого уровня. Это все меня очень закалило, на всю жизнь, наверное. Я за 10 школьных лет ни разу не учил дома задачи. Мне нужно было послушать только на уроке, и все. Стихи пытался выучить, пока шел из школы домой. Мне просто нужно было время на чтение книг. Пожалуй, все же я — романтик. Хотя ничем специально не занимался, вот как шла жизнь, так себе и шла. Но всегда старался быть лидером. А чтобы быть лучшим, нужно-то учиться. Со сверстниками мне было неинтересно, а друзей всегда имел старше себя.

Армия

Я считал, что мой профиль — история, и даже поступил на подготовительные курсы в университет. Познакомился с геологией. Но при этом всегда была мечта стать, например, командиром истребителя. Папа и мама всегда требовали от меня получения высшего образования, но не имели возможности содержать студента университета. И я в 87-м году поступил в военное Днепропетровское высшее зенитное ракетное командное училище.

А в 89-м году вышел из комсомола. Моя военная специальность — инженер по эксплуатации радиотехнических средств. К нам, в училище, попали люди, которые прошли Афганистан. Первый год нас очень пугали. С нами не говорили, как с офицерами, которые курят, сидя в кабинах и пускают ракеты. С нами говорили по-другому: как выжить, если нас заберут в Афганистан. То есть в условиях войны. Это очень повлияло на меня, сейчас передаю это все своим солдатам.

В училище я женился. Жена для меня не только любимая, но и друг. Когда-то она на это слово обижалась, а сейчас понимает, о чем я говорю. Меня бы не было, если бы ее не было рядом.

У нас родилось двое детей. А потом меня распределили с семьей на Камчатку. Это было начало 90-х, сложные времена.

Я настолько люблю Украину, потому что я знаю, что такое Россия. Любое село в Украине, даже сейчас, — гораздо лучше, чем Петропавловск-Камчатский.

У жены там выпали зубы, потому что была голодуха, отсутствие витаминов. И в августе, когда было объявлено о независимости, я начал писать рапорты. Всего их написал 27 штук. Мы с женой хотели вернуться, чтобы развивать украинскую армию. Провели там 3 года и в приехали в Украину. Но в Киеве, в Министерстве обороны, оказалось, что я никому не нужен. Для меня это был шок, когда мне сказали: «Кто ты такой, у нас на одно место — 25 человек». Очень был сложный период. Меня звали и в милицию, но я сказал, что туда никогда не пойду. Никогда не говори никогда. Ибо сейчас я мент, чистый мусор. Половина друзей падают и говорят: «ты и мент??»

После Иловайска меня вызвали в отдел кадров МВД, и кадровик на меня начинает кричать: «Мы уже думали, что Вас убили, а у нас даже посмертного фото нет». Я тогда сфотографировался, пригодилось для удостоверения.

Я все же нашел место в железнодорожных войсках. Это вообще другой профиль.

Там я стал командиром взвода сначала, а затем командиром роты. Ротой командовал практически 6 лет. Я очень с ними занимался, и у меня была очень боевая рта. Потом ко мне начали со всей страны на перевоспитание отправлять. Поэтому мою роту назвали «штрафной».

В 97-м уже получил майора.

А в 2000-м, когда начали мощно распродавать армию, я выступил против продажи военной части. Я дошел до министра обороны Кузьмука, писал рапорты, что не надо этого делать. Меня объявили сумасшедшим. Я должен был получить подполковника и стать командиром части. У меня требовали, чтобы я отбашлял денег. Закончилось это тем, что я комбригу сломал челюсти в двух местах, выбил три зуба, написал рапорт на увольнение и уволился в 2003 году по собственному желанию. Жена была беременна третьим ребенком, ее реально изувечили, и ребенок умер при родах. Такой вот у меня был развод с украинской армией.

Та система пыталась меня сломать, но не вышло. Когда я написал рапорт, на меня смотрели и говорили: «Тебе же 2 года до пенсии». А я говорил: «На хера вы мне нужны с вашей пенсией». И просто ушел в никуда.

Работа и революция

Первый опыт на производстве — меня пригласили восстановить разваленное предприятие «Карьер». Я его поднял за 7 месяцев. Оно было полностью в долгах. Его хозяева потом сгруппировались против меня, и я ушел. Они остались мне должны 70 тысяч гривен на начало 2004 года. Простил. Кто идет дальше, то должен прощать.

А потом — выборы Ющенко. Я настолько поверил в него, я загнал всю семью ... Мы были среди организаторов Майдана в Днепропетровске. Вся семья тогда работала бесплатно, хотя была куча людей, которые на этом зарабатывали деньги. В центре города Майдан стоял 70 суток. Построили палаточный городок, я стал комендантом. И оно не просто выстоял. То, что сейчас происходит в Днепропетровске, это тоже благодаря Майдану в 2004 году. Сейчас основа полка и штаба Национального защиты и даже администрации — это те люди, которые делали Майдан в 2004 году.

Мы тогда решили, что победили, а дальше пусть политики строят будущее. Я занялся своим фермерским хозяйством. Но ко мне в течение года приходили люди и говорили, что я их заставлял голосовать за Ющенко, и что теперь?? Они приходили не по одному и не по двое, а по 20-30 человек... Я внутренне начал болеть и сказал, что больше политикой заниматься не буду.

После этого Майдана я сказал, что я не боюсь ничего. Хотя меня пытались убить. Да и сейчас пытаются, уже три покушения было.

Я никогда не играл в договорняки, если что говорил — все выполнял.

В 2006 году мэр Днепропетровска Куличенко пригласил меня возглавить убитое предприятие управления «Инженерная защита территории города». Там я героически 5 лет отработал, до прихода Януковича. Это все была геология, причем глубокая геология. Я все изучил, начал писать диссертацию, но политическая ситуация сложилась такая, что перестали финансировать это направление. К тому же, я никогда не носил откаты, и это направление просто сократили. Куличенко вступил в Партию регионов, а я уже имел определенный авторитет и сказал «извините». Перед сокращением просто написал заявление.

После этого меня один из товарищей пригласил возглавить безопасность судоходства на предприятии «Укрводпуть». Участок от Кременчуга до Черного моря. Там проработал 2 года.

Когда начался новый Майдан, меня жена взяла за шиворот и сказала: «Клянись здоровьем внука, что ты никуда не поедешь! Но ты, зараза, все равно поедешь, то хотя бы нигде не показывай свое лицо».

У нас с 94-го года есть семейный бизнес — фермерское хозяйство. Занимаемся им всей семьей. И всю прибыль за 2013 год я вывозил на Майдан. Но в этом ничего такого нет, потому что многие отдали жизни. Был всегда в балаклаве, пока меня не перевернула смерть людей. Я сказал: «Нет, милая моя, точка!». А до того было еще 26 января, когда моего сына с внуком избили под днепропетровской облгосадминистрацией.

Администрация была захвачена, там до пяти тысяч человек было. Я сказал, что там будет или порядок, или мы сожжем этот курятник. Мы там создали штаб: 28 партий и общественных организаций. Мне пришлось всех их там организовать и стать комендантом штаба. С 26 февраля я жил в облгосадминистрации — до апреля. У меня был мешок, подушка и куча дел. Через месяц я стал руководителем штаба. И являюсь им и сегодня. Руководитель штаба национальной защиты в Днепропетровской области. А еще — командир полка Национального защиты в Днепропетровской области. Полк нацзащиты — это 27 тысяч человек. Это первое, что держит Днепропетровск, а второе — это назначение Коломойского.

Батальон

Вообще, добровольческие отряды, это идея Березы, Коломойского, Авакова, Корбана, Филатова. Это тот момент в истории, когда удалось реализовать принятое решение. Потому что обычно их много принимается, но реализация никакая.

Я считаю, что эти люди, кроме Березы, они спасли Украину. Потому что ситуация на Днепропетровщине была в два раза хуже, чем в Луганской и Донецкой областях. Потому что «это юное дарование» Вилкул — он такое наделал... Все было готово к войне: отряды титушек, милиция продажная, «Беркут», СБУ.

Стать комбатом меня уговаривали все: Денисенко (Андрей Денисенко — руководитель Правого сектора в Днепропетровской области, — Ред.), Коломойский, Филатов, Корбан. Они говорили: для того, чтобы идея не похерилась, нужен авторитетный человек. Батальон — это ментовская структура. А к милициию после Майдана доверия никакого не было, его нужно было восстановить. Я предлагал другие кандидатуры, говорил, что буду помогать, но не хочу быть ментом. Но взвесив все, согласился. До сих пор есть сомнения, правильно ли я сделал. Но на тот момент это было моя задача, моя миссия. Пожалуй, я для того и родился, чтобы на время стать командиром батальона «Днепр-1».

Название придумал сам, потому что я фанат Днепра. Я против Днепропетровска, но за Днепр. Потому что Петровский для меня никто, а Днепр — все. И вообще Днепр — это сердце Украины.

Если говорить об украинских героях, то для меня это — Роман Шухевич. Это военный — образец. Батальон «Днепр» построен по принципу УПА. Поэтому он так хорошо воюет.

Основное — это патриотизм и здоровье. А все остальное я дам.

Если есть нормальный командир — конфликтов не будет. Командир — это все: законник, отец, мать, дед, баба и даже мать Тереза.

У нас основа — отбор. От командира зависит, насколько он может сделать прививку от двух болезней, от двух крайностей: от трусости и бесстрашия. Это две важнейшие вещи, что есть на фронте. Когда эти две вещи в тебе балансируют — тогда ты непобедим.

В наш батальон до сих пор на одно место претендует 5 человек. Ко мне когда приходят новобранцы, то сначала меня ненавидят, но это до первого боя, а потом говорят «Батя». Я делаю все, чтобы они меня ненавидели, это дает возможность включить все ресурсы организма к выживанию. И чем больше они меня ненавидят, тем больше я их на это провоцирую.

Нас в плен не берут, и мы в плен не берем. Мы не ведем переговоров с террористами. У нас есть отдельные группы, которые ведут переговоры с теми, кто находится по ту сторону фронта. Поэтому еще есть определенное количество моих людей, судьбу которых я не знаю. Но для меня принципиально с террористами не вести переговоров. Мы не освобождаем здания, мы их уничтожаем вместе с террористами.

Иловайск

Выход из Иловайска — это трагедия. Там такое творилось!!!

Я трижды выскакивал из машины и бил механиков-водителей, которые в панике выпрыгивали из БМП. Они бронированные и должны идти первыми. Свистят пули, а они выскакивают, ложатся под гусеницы, а я их бью, чтобы встали. Кстати, я одного встретил в Коломые. Он ко мне подошел и говорит: «Товарищ майор, вы меня по морде били, и я вышел из того ада...»

У нас не было информации, что против нас воюют регулярные российские войска. Мы узнали об этом уже 26-го, а поняли всю глубину нашего окружения, когда 300 русских сожгли. Министерство обороны не сработало, сектор «Д» вообще сбежал. Если бы он не драпанул, окружения бы никакого не было. Нас приняла в тройное кольцо русская регулярная армия.

Есть один момент, и ответ на него я, пожалуй, буду искать всю жизнь. Я останавливал под Кутейниковим части, которые драпали, но чтобы они окопались, мне нужно было, пожалуй, одного из военных пристрелить. Я не смог. Не имел права. И они драпанули.

И чтобы не рассказывали, что виновны комбаты или еще кто-то. Есть трое виновных: руководитель сектора «Д» генерал Литвин, руководитель генштаба и министр обороны. Потому что когда я разговаривал с Президентом, то понял, что они даже ему не доложили. И проведение парада, когда мы были там в окружении, это была большая глупость. Первопричина всего не в Иловайске. Помните, как Муженко наперегонки с Гелетеем цепляли украинские флаги?

Если ты завоевываешь — не отдавай бездарно. Не можешь — не завоевывай, а завоевываешь — держи до конца. Люди там погибли — это самое страшное. И когда мы покидали это место, мы рыдали — это ужасно.

Было два момента, почему нам нужно было прорываться: у нас почти закончился боекомплект. Его бы хватило буквально на день или на один прорыв. Или нас бы перебили и там была бы братская могила...

Мы с Хомчаком вели переговоры. У нас было 23 пленных россиянина. Мы должны были их отдать в Старобевшево. Но они расстреляли в первую очередь своих.

После Иловайска я понял 2 вещи: Бог существует, и он меня, наверное, любит!

Надо мной 2 раза разорвалась мина, у меня было перебито все оборудование, очки. Два осколка в спине. Когда с Семенченко были — его охрана вся в хлам, а у меня — 2 осколка в бронежилете, 1 в каске. Наверное, какой-то ангел меня ведет, которого я еще не казнил.

Я потерял много хороших людей, разведчиков, и это случилось после перемирия.

Они воевали со мной еще с конца марта. Они просто потеряли чувство страха. Чувствовал, что нужно было бы их сменить, убрать, но они отказывались. Ответственность за то, что они погибли, лежит на мне, потому что я не успел это сделать.

На этой войне для меня самыми страшными были два момента:

24 августа в День Независимости я просидел с 11 утра до 12 ночи в окопе, и ни на минуту не останавливалась стрельба, ни на минуту!! Я ничего не мог поделать. Я понимал, что имея такой массивный артобстрел, который продолжался 10 часов, я не могу ни на что влиять. Было страшное время, когда я почувствовал себя беспомощным. А второй — это когда я добрался до наших и спросил нацгвардейцев, вышел ли «Днепр», они сказали — нет.

Я понял, что потерял батальон, а я несу ответственность за них. Я хотел застрелиться. Я думал, что с ума съеду. Но оказалось, что в моем батальоне — наименьшие потери.

Политика

Я противник не русских, я противник «Советов». Я противник того, что все равны. Если человек один работает больше, а второй меньше — они не могут быть равны. На самом деле то, чему происходит на Донбассе, это — социалистическая новая революция. Они думают, что будет колбаса по 2,20 и воюют за колбасу по 2,20... А я воюю за то, чтобы если не они, то хотя бы их дети имели право выбора поехать дальше Донецка. 70% жителей нигде не были. И предел мечтаний для них — это стадион «Шахтер». Все, точка. Это страшно! Я хочу, чтобы их дети могли увидеть хотя бы Украину: Киев, Днепропетровск, Львов, Черновцы, Франковск... Чернигов, Одессу, в конце концов. Эта война — война мировоззрения для меня.

У меня есть две сестры двоюродные, они давно живут в Нижневартовске. Одна — полная вата, а вторая — более менее. Мы были достаточно близки в детстве. Их сыновья — это 2 моих крестника. Они призывного возраста. Недавно одна из сестер вышла на связь. Я спросил, пошли ли их дети на войну. Она сказала, что обоих откупила. Я перевел дыхание.

Если бы я убил там своих племянников — это было б для меня очень тяжело и страшно.

Сначала я ненавидел русских. Но теперь мне их жалко. Ко мне бросаются с вопросами: «как вы можете их жалеть?» Я думаю, что только сильный может пожалеть врага. Мне жаль их матерей. Если бы я погиб, я защищал свою землю, а за что воюют они?

В этой войне победим мы, у меня сомнений в этом нет. Больше всего сейчас меня волнует реабилитация моих собратьев. Что будет потом? Семьи тех, кого убили — это уже мои семьи. Я никуда от этого не денусь.

Новый этап — это то, что я почти депутат. Это вообще для меня шок, я с этим еще не согласился. Поэтому я за собой оставляю право сложить полномочия.

Я предупредил, что все, кто принимал законы 16 января и они пройдут, — буду пи*дить. Честно. И они будут вылетать в окна. Все, кто против Украины, — будут вылетать в окна.

Не будет никакой парламентской дипломатии. Мне не надо ни с кем договариваться. Договоренности с педерастами у нас не будет никакой. Они финансировали и побуждали к убийству наших побратимов.

Нам нужна национальная идея. Это я уже говорю как политик. У меня готовы 5 законов: создание национальной армии, национальной полиции, резервной армии. Закон об участниках освободительных движений Украины и реабилитации участников.

Очень важный момент — создание национальной армии по принципу добровольческих отрядов.

Вот не надо ничего реформировать, надо на*уй всех разогнать. Нам нужен один генерал — начальник генерального штаба. Другие генералы нам не нужны.

Служба тыла — это волонтерское движение. Лучшие представители волонтеров зашли и пошли работать, и не нужно ничего выдумывать.

На фронте нет разницы между политиком и обычным человеком. Там кровь одного цвета и всех убивают одинаково. Я хотел бы, чтобы президент в моей стране был обычным человеком, но с большим кругом ответственности. Вот все говорят, мы не сможем ничего изменить, потому что нужно, чтобы прошло три поколения. А я говорю, что мы сможем, нужно только захотеть! Зайдите на любой военный завод и посмотрите, как он работает. «Южмаш» имеет сейчас разработки, которые могут вообще войну остановить! Но он работает только 3 смены в неделю, и все.

У нас идет война а мы, как импотенты. Мы, как Ляшки... Мы — Ляшки. Мы какие-то садо-мазо, бл*дь. Мы пошлем людей, пусть погибают, но не дадим оружие! Но у нас все есть!! Основное, что нужно — воспроизводство ядерного цикла. Точка!!

И если эта Верховная Рада не проголосует за эти законы — ее не будет. Мы ее уничтожим. Внутренне уничтожим. Я их всех предупреждаю, что эти «дать на лапу» уже не пройдут.

Имея такие взгляды, я прекрасно понимаю еще один момент: если бы я не вернулся из Иловайска — больше бы радовались на Печерских холмах.

Я — романтик, который верит в Украину. Я мечтаю, чтобы приехав на Донетчину под границу с Россией, я мог заказать на украинском языке украинский борщ, сало и просто говорить, что я украиннец. И чтобы там не было выстрелов. Это не пафос, я на самом деле хотел бы, чтобы на земле был мир.

Я умею воевать, я не боюсь войны, но я не хочу воевать на своей земле. У меня есть мечта — это общая граница с Грузией.

Но россияне должны самостоятельно делать свой мировоззренческий выбор. Потому что Путин — это ничто. Общество — вот в чем дело. Я бы хотел восстановить Украину в границах 17 года, но я не хотел бы быть оккупантом.

Основная мечта — чтобы я забыл об этом всем, вернулся в деревню и занимался капустой. У меня очень классное зеленое хозяйство. Сейчас жене там очень тяжело. Моменты перепрятывания. Охрана. Но испытания славой я также пройду. Я не изменюсь. Я хочу, чтобы мы пошли по матрице Грузии, и тогда такие, как я, будут не нужны.

Я горд тем, что никогда не брал взяток. Самая крупная взятка, что мне предлагали — миллион долларов. Я не взял. Я за рулем с 88-го года, и ни разу не платил гаишнику. Я дрался, 2 раза меня арестовывали. Даже спецназом штурмовали машину, но я ни разу не платил. Наказания, которые мне лепили, я оспаривал в суде.

У меня в 2002 году убили двух друзей, и я начал искать не только себя, я искал в себе, кто я и что я. После их убийства я даже думал уйти в мусульманство, потому что хотел кровно мстить. Знаю одного из убийц, его до сих пор не наказали.

Бог есть, он один. Все называют его по-разному, кто Аллах, кто Иисус...

Бог для меня — все же друг. Если раньше это слово имело один оттенок, то сейчас в нем много оттенков. И здесь не нужны проводники. Лучшая дорога к Богу, когда ее выбираешь сам.

Моя бабушка когда-то говорила такие слова: что молитва к Богу доходит скорее на родном языке. А мой дед дошел до Берлина, был тяжело ранен. Я его плохо помню, говорят, что я на него похож. Девятого мая, когда я был совсем маленьким, я спрашивал у него: «Дед, а чего ты не идешь на парад?». Он брал меня под руку, бросал в свою инвалидку — и мы ехали на кладбище. Он доставал бутылку водки, пил и плакал, а мне: «Внучек, на кладбище на гармошке не играют». Если бы он сейчас встал, видимо, умер бы снова.

Когда убивали этих детей на Майдане, я рядом, к сожалению, не был, но когда увидел эти страшные кадры — я рыдал. Я могу рыдать минуту, две и не в состоянии остановиться. Возможно, это некая внутренняя защита. Но эти слезы от того, что я не смог им помочь.

А сейчас я рыдаю, когда теряю своих ребят. Вот когда спасаешь, бинтуешь, а у него перебита яремная вена, и он уже истек кровью, вот тогда-то не рыдаешь...

Потом вспоминаешь и думаешь: значит, я что-то не доделал. А потом понимаешь, что это война.

—

Вика Ясинская, фото автора