ВЕСНА ЗАКОНЧИЛАСЬ В АВГУСТЕ

Катерина Айзпурвит

22-08-2016

В 1968 г. слово «август» – srpen приобрело в чешском языке еще одно значение, обозначающее перелом в истории Чехословакии после ввода на ее территорию войск Варшавского договора. Для целых поколений граждан страны жизнь разделилась на «до» и «после», многие были вынуждены покинуть свою родину, а жизнь тех, кто остался, кардинально изменилась. И уже почти полвека 21 августа является днем, когда вспоминают о событиях, сохраняющихся в исторической памяти чешского народа.

«Вторжение», или по-чешски «инвазия». Звучит почти как «вторжение инопланетян». Похожая картина – когда в мирном городе без объявления войны высаживается чужая армия, которая к тому же плохо представляет себе, где она находится и зачем. Как встретили вторжение те, кому тогда было по 20 лет? Кто еще учился и строил планы на будущее? 21 августа 1968 г. стало тем днем, который никто из участников не смог и не сможет забыть уже никогда, тем днем, который заставил их переосмыслить свое отношение к миру, истории, социальному строю. Этот день изменил и страну, и их самих.

Алена Громадкова в тот момент училась в аспирантуре после окончания Высшей школы экономики в Праге.

«Я находилась в квартире моих родителей, в районе Флора. В 5 ч утра мне позвонили соседи и принесли радиоприемник, который я их просила починить. У соседки был на руках младенец, а сосед мне сказал: «Это радио тебе понадобится». Я спросонья ответила: «В 5 утра – точно нет», на что он сказал: «Понадобится! Здесь русские». У меня был шок. В тот период я серьезно изучала социологию и политэкономию и в первый момент подумала, что нас присоединили к Советскому Союзу, как прибалтийские республики. Я сказала себе: «Ага! Прибалтийский вариант!»

Я думала, что Чехословакию присоединили к СССР

«Я написала письмо брату, который проходил учебную стажировку в ФРГ. Я писала, чтобы он не возвращался, чтобы он боролся с оккупацией извне, а я начну изнутри страны. Это было невероятно наивно. В отеле «Флора», расположенном неподалеку, находились участники международного конгресса по геологии. Уже была четверть восьмого, и они собирались на экскурсию. В числе англоговорящих был пожилой старомодно одетый господин. Я спросила его, не мог бы он послать письмо в Германию. Он сказал: «Конечно» и отнес его на ресепшн. «Так будет хорошо?», – спросил он меня. «Нет, не будет!», – ответила я и начала плакать. «Мы – уже не самостоятельная страна, мы – составная часть Советского Союза!» Пожилой джентльмен забрал письмо и спросил: «Мне его послать из дома?» И в этот момент на Виноградской улице показались первые танки, на которых сидели мужчины в черной униформе, без нашивок. И эти ученые из отеля поняли, почему им не подали завтрак, и почему за ними не приехал автобус. Черные танки и черную форму использовали нацисты, СС. Самая большая психологическая ошибка состояла в том, что танки были не цвета хаки, а черные и без обозначений».

«Ленин, проснись! Брежнев сошел с ума!»

– А как вели себя в этот момент пражане?

«Когда я там стояла и не переставая плакала, рядом остановился молодой человек на мотоцикле и спросил: «Вы хотите, чтобы я вас куда-нибудь отвез?» Я спросила: «А куда вы едете?» «Защищать радио!» Я сказала: «Так я еду с вами!» А радио с пяти часов утра передавало призывы к населению сохранять спокойствие и хладнокровие. Когда в 7.30 или в 8 мы туда приехали, рядом с радио как раз взорвался советский танк. К счастью, все парни из него успели выскочить – люди необыкновенно быстро разбежались. Помимо горящего корпуса, от танка осталось много металлических частей. И я помню, как одна пожилая дама в кожаных перчатках складывала в свою элегантную сумочку детали танка, и сумочка начала гореть. К тому времени советские военные уже поняли, что младшее поколение горожан говорит по-русски, хотя они и думали, что находятся в Германии, и не понимали, почему немцы говорят по-русски так хорошо и бегло. Ко мне подошел молодой советский офицер и спросил, что эта дама делает. И я переспросила ее, зачем – ведь ее сумка горит. Дама ответила: «Неважно, я хочу иметь доказательства того, что в Кремле сошли с ума, а эти куски танка пойдут в наш семейный архив». Я перевела, молодой офицер пришел в ужас и, вероятно, начал понимать, что находится не в Германии. На стенах уже начали появляться такие надписи как: «Ленин, проснись! Брежнев сошел с ума!»

– Вы еще пытались разговаривать с советскими солдатами?

«Я быстро отказалась от этой идеи, потому что этот парень был из Прибалтики, и у него были такие грустные глаза… Несколько дней они не пили и не ели. Было понятно, что это – не оккупанты полные сил, представляющие опасность».

– Как дальше развивались события рядом со зданием «Чехословацкого радио»?

«Там началась стрельба, и я, тогда молодая, быстро убежала, остановившись лишь у памятника св. Вацлаву, а затем подошла к отелю «Ялта». Я говорила окружающим: «Не ходите наверх! Там танк и стреляют». Потом я увидела советские танки, которые шли от здания Музея вниз, на Мустек, а 12-летние мальчики с краской и кистями замазывали им окошечки, так что танкисты ничего не видели, и танки начали останавливаться, но разворачивались по направлению к Музею, который тогда как раз был отреставрирован, – его фасад просто сиял. Я была у отеля «Ялта», когда начали стрелять по фасаду. Все окружающие инстинктивно упали на землю. Но я тогда была молодой и глупой, с замедленной реакцией. Я со своим баскетбольным ростом торчала посреди улицы и глазела, пока меня какой-то человек не сбил жестко на землю. Им оказался американец польского происхождения, который как переводчик некогда сопровождал конвои из Лондона в Архангельск. Я ему сказала: «Я хочу посмотреть. Все равно они стреляют холостыми!» А он схватился за голову и ответил: «Русские никогда не стреляют холостыми!» Этот человек спас мне жизнь, и я часто вожу на это место друзей, и местных, и из-за границы, и говорю: «Здесь я родилась во второй раз»».

Оккупация поставила крест на иллюзиях

- Как вы пережили первые дни после вторжения?

«Дома я создала такой лагерь – каждый из моих друзей принес спальный мешок и какую-то еду, и первые три дня мы жили коммуной, что нам очень помогло. Младший брат моей подруги, которому за неделю до этого исполнилось 18 лет, меня напугал. Он сказал: «Где можно найти какой-нибудь пункт регистрации? Мы должны идти воевать! Я хочу быть добровольцем!»

– Как сегодня вы оцениваете то воздействие, которое оказала на вас в молодости вторжение 1968 года?

«Это было очень хорошим уроком для всех наивных будущих граждан. Будущих, потому что тогда мы еще политическими гражданами не были. С этой точки зрения нужно быть благодарными оккупации – это поставило крест на всех иллюзиях, которые у нас были».

Вскоре Алена в числе последних граждан Чехословакии отправится на стажировку в Великобританию – границы еще не будут закрыты. На вопрос, не думала ли она тогда об эмиграции, г-жа Громадкова ответила: «Ни секунды! Это они пусть уезжают! Католики не эмигрируют, они живут там, куда их определил Господь!».

Через девять лет Алена Громадкова подпишет «Хартию-77». Большую часть своей жизни, как до, так и после «бархатной» революции, она посвятит работе по возрождению политологии и ее возвращению в академическую и общественную среду. С 1994 по 1996 гг. Алена Громадкова занимала пост председателя внепарламенской партии Демократический союз, от Консервативной партии баллотировалась в депутаты Европарламента, до 2006 г. преподавала в институте политологии Карлова университета.

Своими воспоминаниями и выводами об исторических последствиях вторжения 1968 года с «Радио Прага» также поделился известный политолог, преподаватель университета Рудольф Кучера.

«В то время я был студентом философского факультета Карлова университета. Мы тогда много обсуждали то, как дальше будет проходить Пражская весна. Однако целый ряд сигналов говорил о том, что она будет подавлена. Мы это ожидали, только не знали, как и когда последует эта реакция».

Жесткая реакция на Пражскую весну была ожидаемой

– Мы привыкли говорить о событиях 21 августа 1968 г., что это было как гром среди ясного неба. Однако из ваших слов следует, что некоторые граждане Чехословакии, включая студентов, оценивавших развитие ситуации, догадывались о возможности военного вторжения.

«Безусловно. Поскольку руководство Советского Союза постоянно выступало против того, в каком направлении шла Чехословакия. Мы знали, что СССР и его союзники выражали свое недовольство и требовали от представителей Чехословакии остановить это, предупреждая, что в противном случае последует реакция. То есть мы предполагали, что она последует. Мы, конечно, не могли конкретно предвидеть ввод в Чехословакию войск Варшавского договора, однако были уверены, что очень жесткая реакция будет обязательно».

– Если перспективы силового подавления Пражской весны были так очевидны, почему руководство Чехословакии не пыталось предотвратить такое развитие событий? Если, конечно, это вообще было возможно.

«Как ни странно, некоторые члены руководства Чехословакии по-прежнему считали, что это можно будет как-то сгладить, обойти. Они были наивными, прежде всего Дубчек – человек, бывавший в Советском Союзе и знавший менталитет советских вождей, все равно считал, что такой жесткой реакции не случится. Я видел целый ряд отчетливых признаков надвигавшихся событий – здесь проходили военные учения, после которых солдаты не ушли, а остались на территории Чехословакии. То есть большой неожиданностью, большим шоком это не было».

– Когда вы столкнулись лицом к лицу с советской армией – ведь в Праге были части именно из СССР, вы пытались говорить с солдатами?

«Да, я спрашивал их, какое им дано задание. Солдаты были абсолютно растеряны. У них были какие-то приказы – что они должны на этом танке доехать в определенное место и т.д., но это были очень молодые люди, которые даже не знали, что находятся в Чехословакии. Они спрашивали: «Где мы? Что это?» Я им говорил: «Вы приехали в Прагу». Они думали, что находятся на Западе».

– Как реагировали пражане на внезапное появление на улицах и площадях города чужих танков?

«Многие чехи закрылись в своих квартирах, а также отправились купить что-то про запас, думая, что приходит время, когда все исчезнет, будет нечего есть, поэтому они пытались как-то обеспечить необходимым себя и свои семьи. Резкую реакцию вторжение вызвало, прежде всего, у молодежи. Я встречал своих сокурсников, которые говорили: «Мы должны вооружаться!» На что я отвечал: «А где вы возьмете оружие, и что с ним хотите делать?» Ведь никто не умел им пользоваться. И что – стрелять в этих молодых парней?»

Было ясно, что Запад не вмешается

- После первой растерянности, вероятно, пришла очередь осмысления ситуации, в которой оказалась Чехословакия. Граждане страны ждали, что Запад вмешается, попытается как-то воздействовать на Советский Союз, чтобы освободить Чехословакию от оккупации?

«Я изучал тогда историю и философию… Хотя в народе, конечно, циркулировали идеи о том, что Запад вмешается, мне было ясно, что этого не произойдет. Как не вмешался в Венгрии, так и здесь не вмешается. Подобных иллюзий у меня не было – тут были войска Варшавского договора, и НАТО воевать из-за этого не станет».

- Известно, что после вторжения началась массовая эмиграция граждан Чехословакии на Запад, продолжавшаяся примерно год, пока оккупационные власти не перекрыли границы окончательно. Как это происходило?

«Многие эмигрировали буквально сразу же. Главным образом, в Австрию. Я всегда напоминаю об этом нашим деятелям, выступающим против мигрантов. Следует помнить, что Австрия – нейтральное государство, и австрийское правительство открыло границу для беженцев из Чехословакии и приняло десятки тысяч человек».

- Несложно предположить, что оккупация определенным образом повлияла на народ, его менталитет…

«С моей точки зрения, люди очень сильно поменялись. Я раньше не думал, что народ может настолько подчиниться ситуации – все только боялись потерять работу, перестали интересоваться политикой, сосредоточились лишь на себе, на семье. Началось это пристрастие к жизни за городом – люди уезжали на свои дачи, где, по-видимому, чувствовали себя свободнее. У меня это вызвало чувство глубокого разочарования. Я думаю, что за годы нормализации как народ мы поглупели и так после этого и не оправились».

Мы молча склоняли спину

- Поскольку наиболее активная часть народа эмигрировала?

«Да, интеллектуальная элита уехала, и в обществе не осталось никого, кто этому сопротивляется, кроме узкого круга диссидентов… Думаю, сама по себе оккупация еще не была тем переломом. Перелом произошел во время нормализации – тотальный контроль, подавление любого проявления самостоятельности. Это не было открытым проявление насилия… Разумеется, многие попадали в тюрьмы, однако массового насилия не было – мы просто молча глупели и склоняли спину…»

Рудольф Кучера, ныне обладатель звания «участник борьбы с коммунистическим режимом», станет участником диссидентского движения, подпишет «Хартию-77», будет лишен возможности официально работать по специальности, станет разнорабочим и одновременно известным на Западе автором Самиздата, а после «бархатной» революции выступит одним из основателей кафедры политологии Карлова университета.

http://www.radio.cz/ru/rubrika/progulki/vesna-zakonchilas-v-avguste