Отбор в РДО ЮАР
За индивидуальной подготовкой следует парашютно-десантная, а после нее – курс обращения с малыми плавсредствами, который проводится в 4-м разведывательно-диверсионном полку в Лангебаане. Там курсантов учат, как задействовать в операциях каноэ и надувные лодки. «Для многих африканцев это самая серьезная часть подготовки», - говорит майор.
«Некоторые из них никогда не видели моря, а многие вообще не умеют плавать, так что мы начинаем с азов. Но, в общем и целом, к концу этого этапа они все очень прилично плавают».
После этого начинается этап, называющийся «Знай своего противника» - или как его все называют «Темная фаза». «Я готов пройти еще раз все что угодно – только не это», - признался мне один из курсантов за 4 дня до своего выпуска. Лейтенант из парашютного батальона в Блумфонтейне, решивший пойти в спецназ, поскольку, как он считал, его жизнь была пресной.
«Вот я смотрю на парней, которые только-только прошли отбор – они считают, что самое страшное уже позади. Ну-ну, по сравнению с «Темной фазой» всё, что они испытали – это детская прогулка».
Его сухощавое тело кажется свитым из канатов – за год интенсивных тренировок мускулы превратились в сталь. Он из тех людей, которых хочется иметь на своей стороне в бою – но и он ёжится от воспоминаний.
Я встречал его несколько раз в различных местах, в том числе и на Границе – когда собирал материал для этой статьи. И я могу сказать, что мы с ним стали приятелями. В отличие от своих товарищей он очень редко ругается или богохульствует. «Если меня спросят, что было самым тяжелым – я отвечу: «Темная фаза», вне всякого сомнения». Изредка он употребляет непечатное словечко – что указывает на его эмоции.
«Если мне скажут пройти её ещё раз – я, пожалуй, отвечу, что с меня хватит и уйду.
Тебя привозят в Фалаборву, далее посылают на марш через буш. А потом, когда ты идёшь и любуешься природой, ты неожиданно попадаешь в засаду. Тебя берут в плен черные инструктора, одетые как терры».
Мы сидим на веранде прибрежного отеля в Дурбане и пьем холодное пиво. Он рассказывает мне историю о том, что такое «Темная фаза». Толпы отдыхающих прогуливаются по дорожкам. Его рассказ кажется чем-то далеким и не поддающимся пониманию – настолько он не соответствует обстановке; что-то из другого мира, из другого измерения.
«Тебя держат под прицелом и раздевают догола», - говорит он ровным голосом. Мысленно он опять переживает этот опыт. Я хочу задать вопросы, чтобы прояснить некоторые моменты, но опасаюсь прервать ход его мыслей.
«Затем начинается гонка. Голые, в чем мама родила, мы бежим через буш, подгоняемые инструкторами. Если мы замедляем темп из-за колючек или кустарников, то нам тут же достается прикладами. Если кто-то падает, то его от души пинают, пока он не встанет».
Он ведет свой рассказ в настоящем времени, переживая заново те моменты; затем неожиданно он переходит на прошедшее время. В ходе интервью он несколько раз меняет времена. Он рассказывает как уставших, окровавленных, все в синяках, и самое паршивое – голых, их гнали 8 километров до «вражеской базы».
«Место было устроено в точности как лагерь террористов: флаги, плакаты, портреты их вождей, все тютелька в тютельку. Если бы мы не знали, что эти «терры» – наши парни, то полное впечатление, что мы находились где-то в Замбии.
Инструкторы свое дело знали туго. Они играли на наших ощущениях, как джазовый пианист ведет джем-сессию. Они нас целенаправленно ломали, до тех пор, пока мы не превратились в пластилин, из которого они могли делать всё, что угодно».
Метод ломания прост – именно так противник и действует. У «пленного» отбирают одежду, что моментально ставит его в чрезвычайно неудобное положение. Он ощущает себя беззащитным. Это все равно как если ты моешься в ванной и вдруг слышишь, как в твой дом залез грабитель.
Затем воля пленного к сопротивлению методично ломается – через издевательства и лишения. Иногда прибегают к насилию, но чаще достаточно просто угрозы это насилие применить. В течение нескольких первых дней пленных не кормят – или дают очень мало еды. Им также не дают спать – либо дают, но ровно настолько, чтобы они ощущали постоянную усталость. Все равно, что дать голодающему ровно столько еды, чтобы у него пошла слюна и начал выделяться желудочный сок – но не более.
«Я точно не помню, когда это случилось», - продолжает лейтенант, - «на третий, а может быть на четвертый день – ощущение времени теряется полностью. Инструктора появились с мусорным ведром и собрали нас на плацу. Затем один из них, черный парень сказал: мы вас собирались сегодня покормить, но колонна с едой попала в засаду, устроенную расистами, так что это все, что мы вам можем дать. Затем он пнул мусорное ведро, оно опрокинулось, и по плацу раскатились овощные очистки и остатки еды. Ну, знаете, те пищевые отходы, которые столовые отдают фермерам-свиноводам как пойло для хрюшек, помои, проще говоря.
Черт побери, мы стояли несколько секунд и потом все как один кинулись к этим отходам, жадно их подбирая и запихивая в рот.
В течение дня мы слушали лекции, проходили революционную подготовку и маршировали, как это у коммунистов делается. Нам рассказывали, что армия ЮАР угнетает всех и вся, но очень скоро Азания станет свободной. Я скажу так, что через какое-то время ты искренне начинаешь этому всему верить».
Он рассказывал, я подливал ещё пива. Его история звучала хаотично, не в хронологическом порядке – скорее как коллекция воспоминаний, вызванных той или иной ассоциацией. Иногда его товарищи вставляли свои реплики, но в основном рассказывал он.
«Как-то раз нам выдали трусы – нам сказали, что мы себя хорошо вели. Но тем же вечером нас куда-то отвели и усадили в яму.
Нас заставили отрыть яму, около метра глубиной и приказали сесть там на корточки. Затем ее завалили, так, что наружу торчали только шея и голова. На первый взгляд – пустяки, но уже через какие-то минуты самые сильные и крутые парни начали орать и умолять, чтобы выпустили.
В другой они приехали с кучей ботинок и свалили ее на плацу. В общей сумятице я умудрился отхватить себе два левых башмака – один четвертого размера и один девятого. Но я честно скажу, я в буквальном смысле плакал от радости, что что-то могу нацепить на свои ноги, чтобы их защитить».
Смысл этапа «Знай своего противника» заключается в том, чтобы дать курсанту на себе прочувствовать, с чем он может столкнуться, если его захватят в плен. Он получает представление о технике допросов, знакомится с методами пыток, а также учится противостоять этим мерам.
«Военнослужащие спецназа действуют глубоко в тылу противника», - пояснил майор-инструктор. – «Всегда есть вероятность, что они могут попасть в плен – таким образом, они будут знать, что их там ожидает и как с этим справиться».
Существенная часть подготовки спецназа строится вокруг выживания и умения выйти живым из различных ситуаций. Кроме курсов по подрывному делу, взаимодействия с ВВС, боя в условиях буша или города по программе действий малых подразделений, курсанты проходят интенсивный курс «выживания в буше, умения читать следы и уклоняться от преследования».
У них вырабатывают навыки необходимые для того, чтобы остаться в живых, если они окажутся вне досягаемости своих баз или в окружении. Их учат, как находить воду, какие растения можно использовать в пищу, как делать веревки из коры и ставить силки на живность. Они разводят костер без помощи спичек, ориентируются в буше и могут определить время с точностью до нескольких минут, глянув на солнце. По сути, они становятся бушменами.
Переход от горожанина к бушмену, как правило, проходит гладко и без проблем. «Когда ты в первый раз смотришь на крысу или дохлую гиену, то думаешь, что никогда и ни за что её не съешь», - говорит сержант-инструктор, ветеран войны в Родезии с 18-летней выслугой.
«Но довольно быстро оказывается, что ты можешь есть абсолютно всё. Когда ты голоден, то поджаренная на палочке крыса кажется просто деликатесной колбаской».
Но вот что именно заставляет человека проходить через эти испытания, ради шанса стать спецназовцем?
За эти месяцы, что я собирал материал для статьи, я много раз беседовал как с курсантами, так и со спецназовцами, пытаясь понять, что ими движет?
Я должен признаться, что еще до написания статьи у меня уже было сформировано предвзятое мнение по этому вопросу. Я был уверен, что эти парни – суть «городские ковбои», которые вместо зубочистки используют нож-боуи, а на шее носят ожерелье из ушей убитых терров.
Увы, я был изрядно разочарован: я нигде не видел ни жутких ножей, ни отрезанных мочек уха. (Правда, надо признаться, один случай меня потряс – я собственными глазами наблюдал, как один старший офицер откусил от бокала для вина неплохой кусок, тщательно разжевал его в крошку и с наслаждением проглотил – как если бы это была дорогая икра. Это случилось в Каприви и мы уже были крепко нагружены алкоголем – но впечатление, тем не менее, было изрядное).
Я общался со спецназовцем, который до этого был банковским клерком, другой до службы работал в отделе кадров горнодобывающей компании. Кроме того, я разговаривал со студентом, бросившим университет, с большим количеством бывших родезийцев и парней из других частей ВС ЮАР. Был там также, например, здоровенный инструктор-ирландец: свою военную карьеру он начал в Королевской Морской пехоте, продолжил в САС Родезии и, в конце концов, перебрался в ЮАР.
Поначалу они все ко мне отнеслись с подозрением – поскольку были уверены, что все журналисты являются, как минимум, подрывными элементами. Но с течением времени и за добрым общением с пивом в разных частях страны, барьеры недоверия начали постепенно разрушаться – и за фасадами стали проступать реальные люди.
Я старался воздерживаться от вопросов, касающихся операций или других тем, которые могли бы привести к проблемам, связанным с безопасностью. Я полагаю, что они это оценили – и когда они уверились, что я не намерен делать им ненужную рекламу, то успокоились и расслабились.
Позже мне рассказали – не вдаваясь в детали – об одной из операций, проведенной в некой африканской стране несколько лет назад.
Осеннее утро выдалось прохладным. Было немножко зябко – все-таки приближалась зима. На востоке заблистали первые лучи солнца – но за исключением ковырявшихся в пыли куриц, да редких прохожих, на улицах никого не было – африканская столица безмятежно спала.
В типичном африканском «отеле», на окраине пригорода, также все было тихо. Это, конечно, был не «Холидей Инн» - скорее просто огороженная территория с бараками. Но южноафриканская разведка получила информацию, что 3 из 15 комнат в этом «отеле» на постоянной основе занимает Африканский Национальный Конгресс. Все указывало на то, что это место являлось перевалочным пунктом для террористов, направляющихся в ЮАР.
Агентура на месте выяснила, какие комнаты занимают террористы из АНК – а спецназ получил точные сведения, куда именно направляться и что делать, благо практики у спецназа было в избытке.
Был отдан недвусмысленный приказ – постояльцы этих трех комнат должны быть уничтожены, но что касается других людей, проживающих в отеле, то с их головы не должно было упасть ни волоса.
Операция преследовала две цели: во-первых, хорошенько прищемить хвост АНК, а, во-вторых, показать всем, что ЮАР способна нанести удар по врагам, где бы те ни находились.
Утром понедельника жители города проснулись от глухого рокота вертолетных лопастей – над окраиной зависли шесть винтокрылых машин.
В это же время над военной базой, располагавшейся менее чем в километре от цели, пролетел южноафриканский самолет и сбросил листовки. Командующий операцией, находившийся в самолете, через громкоговорители объявил солдатам, что операция южноафриканцев ни в коем случае не направлена против вооруженных сил – и попросил военных оставаться на своих местах.
Через 34 секунды после высадки десанта, первая комната в отеле была зачищена. Спустя 12 минут с начала операции, спецназ уже летел обратно – оставив в отеле тела трех убитых террористов. Вот это и называется – мгновенный визит.
Но что заставляет человека выбирать такой образ жизни и заниматься этим? На этот вопрос отвечали по-разному.
«Патриотизм», - говорили молодые солдаты, в большинстве своем призывники. – «Это возможность служить своей стране».
Но почему-то в этом ответе не хватало убедительности. Заранее заготовленный ответ, убедительное объяснение – но не полная правда.
«Мы все так поначалу говорили», - сказал один из ветеранов. – «Люди именно это хотят и услышать. Это почему-то выглядит более допустимым вариантом ответа, чем честно сказать, что мое «я» заставляет меня выйти в элиту, не быть в общем стаде. Ну и кроме того, обычная любовь к приключениям и удовлетворение от хорошей войнушки».
«Многим из нас просто нравится воевать», - сказал мне ирландец. – «Будучи профессиональным военнослужащим, ты именно к этому и готовишь себя».
Может быть, у спецназовцев и есть это желание – быть в элите и требовать к себе соответствующего отношения – но я обнаружил интересную деталь: каждый раз когда я сидел с ними в каком-нибудь гражданском пабе, они держались довольно замкнуто.
Когда их спрашивали, из какой они части, то в ответ они обычно мычали что-то неопределенное. Они никогда не признавались в том, что они из спецназа – и такое молчание не имело ничего общего с тем, чтобы сохранить в тайне свои имена или какими-то военными секретами.
«Дело в том, что слишком много развелось парней, который заявляют, что они из спецназа», - пояснил один из бойцов. – «Мы их называем jammies (медокрадами). Они повсюду носятся и называют себя спецназовцами – из-за них о нас идет дурная слава».
